Ликвидация остатков 6-й немецкой армии под Сталинградом представляла совсем непростую задачу. Во-первых, советская разведка недооценила численность оказавшихся в окружении войск противника — а их было без малого 100 тысяч человек, во-вторых, несмотря на безнадежность положения, немцы сражались с большим упорством. Вскоре после ультиматума советского командования, передававшегося по громкоговорителям и разбрасывавшегося в тысячах экземпляров с воздуха, то есть ставшего известным немецким военнослужащим, Паулюс издал приказ:
«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями. Их цель вполне ясна — путем обещаний в ходе переговоров о сдаче надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждет верная смерть либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Но одно точно: кто сдастся в плен, тот никогда больше не увидит своих близких. У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся холода и голод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа и парламентеров прогонять огнем».
Сопротивление противника было упорным до последних часов сражения, и каждый дополнительный день боев стоил Красной армии десятков, если не сотен погибших и раненых бойцов. «30-го [января] невероятно они сопротивлялись. Я говорю, каждый дом пришлось брать», — рассказывал генерал-майор И.Д. Бурмаков.
31 января 1943 г. первыми вступили в переговоры с немцами о сдаче и вошли в здание универмага, где находился штаб немецкой армии, несколько офицеров 38-й мотострелковой бригады, старшим по должности среди которых был старший лейтенант Федор Ильченко, заместитель начальника штаба бригады. Однако немцы хотели вести переговоры с представителями армейского или фронтового командования. Ильченко позвонил командиру бригады. Представляем на ваш суд воспоминания участников пленения Паулюса, записанные по горячим следам.
Генерал-майор Иван Бурмаков:
Вдруг мне Ильченко звонит и сообщает, что пришел адъютант Паулюса и просит самого большого начальника для переговоров.
— А ты — маленький — с ним пока поговори.
— Нет,— говорит,— не с армейским начальством говорить не хочет.
— Если не хотят, сволочи, говорить, хорошо, немедленно все меры принять, блокировать здание, где он находится! Принять меры, чтобы получилось пленение его! Начинайте вести переговоры, а в случае чего — в ход гранаты, полуавтоматы и минометы.
— Есть,— говорит Ильченко.
А сам моментально звоню Шумилову о создавшейся обстановке. Он мне говорит:
— Подожди на КП у себя. Сейчас выезжает полковник Лукин, начальник штаба Ласкин.
В это время влетает Винокур.
— Я сейчас же поеду!
— Езжай немедленно. Паулюс должен быть пленен. Там действуй, сообразуясь с обстановкой.
На Винокура я всегда мог положиться.
Подполковник Леонид Винокур:
Приехал. Наши войска обложили весь этот дом. Ильченко разъяснил обстановку. Поскольку они требуют представителя высшего командования, я пошел. Взял с собою Ильченко, [майора Александра] Егорова, [капитана Николая] Рыбака, [капитана Лукьяна] Морозова и нескольких автоматчиков. Заходим во двор. Тут уже мы без белых флагов. Я бы с флагом не пошел. Заходим во двор. <...> Со двора стоят их автоматчики. Нас пропускают, но автоматы держат наготове. Должен сознаться, думаю, попал, сам дурак. Пулеметы стоят у входа, стоят офицеры их. Я через переводчика потребовал немедленно представителя командования. Пришел представитель, спрашивает, кто такие.
— Я представитель высшего командования Политического управления.
— Имеете ли право для переговоров?
— Имею.
В комнату, в которой находился штаб 6-й армии, вошли только Винокур и Ильченко. Переговоры Винокур вел с командиром 71-й пехотной дивизии вермахта генерал-майором Фридрихом Роске.
Паулюс, не желая формально быть причастным к капитуляции, объявил себя частным лицом и сложил с себя командование; он переложил переговоры на Роске и своего начальника штаба генерала Артура Шмидта.
Подполковник Леонид Винокур:
Роске предупредил прежде всего, что он ведет переговоры не от имени фельдмаршала. Вот буквально первые его слова.
В комнате Паулюса было темно, грязь невероятная. Когда я вошел, он встал, небритый недели две, обескураженный.
— Сколько ему лет, по-вашему? — спрашивает меня Роске. Я говорю:
— 58.
— Плохо знаете. 53 года.
Я извинился. В комнате грязно. Лежал он на кровати, когда я вошел. Как вошел, он тут же встал. Лежал в шинели, в фуражке. Оружие свое он сдал Роске. Я это оружие потом передал Никите Сергеевичу, когда он сюда приезжал.
Больше всего с нами переговоры вел Роске. Телефоны их все время работали. Говорят, были перерезаны провода. Это все вранье. Телефоны мы сами сняли. Станция была на ходу, мы ее передали фронту. Немцы писали, что гарнизон был перебит, — все вранье.
Генерал-майор Иван Бурмаков:
Приехал Ласкин. Поехали с ним сюда. Всюду уже наши, на дворе масса войск стоит. <...> Зашли сюда к Роске. Представили нас, т. Винокур доложил, какие он поставил условия сдачи. Ласкин, как старший начальник, согласился. Они просили оставить им личное оружие. Винокур разрешил. Ласкин на это не согласился — оружие сдать. Потом зашли, посмотрели Паулюса.
Таким образом, генерал Ласкин утвердил условия сдачи, внеся единственное изменение — не разрешил оставить личное (холодное) оружие, что было обещано в ультиматуме, резонно посчитав, что ультиматум был отклонен и за прошедшие три недели ситуация изменилась.
Источник: оригинальная статья
