В Вильнюсе идет судебный процесс по делу о беспорядках у телебашни 13 января 1991 года. Вашему вниманию — интервью с непосредственным участником тех событий, раскрывающее, что там происходило на самом деле [эксклюзив КП].
13 января в Литве отмечают очередную годовщину трагических событий вокруг Вильнюсской телебашни. А 18 февраля 2019 года на судебном процессе, который проходит в литовской столице, заочно осудят 58 россиян. В их числе - маршал Язов, которого собираются приговорить к пожизненному сроку, и Михаил Горбачев – его хотят объявить соучастником преступления против человечности. «КП» удалось разыскать ключевого свидетеля по этому делу, которого литовцы 28 лет назад пытались убить, а сейчас судят.
Лучше поздно, чем никогда. Хотя, конечно, жаль, что так поздно: но кто мог знать, что капитан Евгений Гаврилов, бывший офицер Псковской воздушно-десантной дивизии, которого я искала по всему свету, спокойно живет себе в ближайшем Подмосковье и представления не имеет о том, что кто-то его разыскивает.
Он и есть главное российское доказательство в справедливом судебном процессе по делу о событиях в Вильнюсе в январе 1991 года, если таковой когда-нибудь состоится.
Пока же своего завершения ждет процесс сфабрикованный, согласно официальной версии которого мирные литовцы, взяв в руки цветные шарики, танцевали вокруг Вильнюсской телебашни, и тут налетели советские солдаты и ну давай в них стрелять... В ходе тогдашних столкновений погибло 14 человек, которых искренне жаль - еще и потому, что память о них закручена в коконы мифов. Одну девушку будто бы раздавил танк, хотя следов крови на гусеницах не обнаружено, другого мужчину спецназ КГБякобы расстрелял из 7 видов разного оружия, включая винтовку Мосина образца 1891 года… Слабым противовесом той национальной мифологии была официальная записка Генпрокуратуры СССР Верховному Совету, датированная маем 1991 года и подписанная экс-генеральным прокурором СССР Николаем Трубиным, в которой было зафиксировано, что советская армия усмиряла отнюдь не мирную толпу:
«В результате нападений боевиков 78 военнослужащих и дружинников получили телесные повреждения различной степени тяжести, в том числе два офицера были ранены ножами, один дружинник пулей, капитан Гаврилов - брошенным в него взрывным устройством и лейтенант КГБ Шатских В.В. убит выстрелом в спину».
Но где теперь та страна и тот прокурор? Записка вместе с важнейшими свидетельствами ушла в Лету и ни одним судом во внимание принята не была. Между тем, для десантника Гаврилова, который в результате той командировки в «край мирных демонстраций» стал инвалидом и едва не лишился ноги, литовская прокуратура требует сейчас 16 лет тюрьмы.
Миссия: защитить
— Вы знали, с какой миссией вас в начале 1991 года отправили в Литву?
— Понятия не имели. Даже политотдел знал только одно: Прибалтика отказалась обеспечить осенний призыв в армию, военкоматы не представили ни одного человека. Это все. Никаких политбесед с нами не было. В казарме стоял черно-белый телевизор и мы смотрели местное литовское телевидение, поскольку смотреть больше было нечего.
— И что там говорили?
— Общий посыл негативный: что СССР - это зло для литовского народа, а советский солдат - оккупант.
Это была подготовка общественного мнения ко всему, что должно было произойти в дальнейшем. Этими своими призывами и лозунгами они поднимали народ, агитировали против советской власти.
А для нас это было как красная тряпка для быка, поскольку мы до этого летали сначала в Фергану, потом в Ош. Именно там я узнал, что такое межнациональная рознь - когда после ошской резни все милиционеры-узбеки, которым пригрозили вырезать семьи, выехали к родственникам в ближайшие узбекские села, а в отделении остались одни киргизы. Мы стояли возле хлопкового комбината на окраине города Ош, где в 100 метрах от нас через поле проходила граница между Киргизией и Узбекистаном, и думали: десятилетиями оно никому не нужно было, это поле, и вдруг его начали делить. И началась резня. А потом все это, как метастазы, распространилось по стране дальше и шире…
После той командировки на юг мы уже понимали, чем все это может грозить. Потому наша задача была совершенно проста:
предотвратить резню. Не властвовать, а помирить.
Сегодня я защищаю киргизов, завтра узбеков, послезавтра литовцев или русских. Я защищаю людей - неважно, какой они национальности.
«А ноги-то нету!»
— Когда мы приехали в Вильнюс, первое, что нас удивило – это то, что нам было запрещено выходить за территорию части. Потихонечку нас подвели к тому, что будет штурм телецентра, поскольку смотреть на то, что мы видели по телевизору, было уже невозможно. Все устали морально. Задача была простая – пройти в старое здание телерадиоцентра. Мне нарисовали схему: моя группа должна создавать отвлекающий маневр, а основные силы пойдут в новый корпус и через какой-то служебный проход проникнут на мой объект.
Во время построения колонны техники ко мне подошел начальник разведки соседнего полка для уточнения задачи и сообщил: «Жень, у гэбэшников неверная информация: литовцы дали им устаревший архитектурный план. Нужно найти проход для группы самостоятельно, приняв решение на месте». Оказалось, прохода из нового здания в старое не было вообще. То есть, основным силам проникнуть туда было в принципе невозможно. Уже перед выездом колонны ко мне подошел один офицер и говорит: «Мы там были днем, провели рекогносцировку. Дубовые трехметровые двери, их не вскроешь. Окна первого этажа находятся выше человеческого роста. У здания баррикады из автобусов и большое скопление людей».
Мы подъезжаем, я вижу Г-образную защиту подхода к зданию из рейсовых автобусов и слышу гул толпы в несколько тысяч человек.
Это была не просто толпа - она имела четкое структурное деление. Первая линия – цветная и беспокойная, там стояли женщины или старики. Пушечное мясо, которое пускают впереди себя. Позади них – мужчины со спокойным решительным взглядом, выше меня ростом, в пределах двух метров, одетые в однотипные черные пальто или куртки, все как будто бы на одно лицо.
Мы быстро спешиваемся, прорываемся в колонну по одному малыми группами по три человека, отталкивая от себя людей и пробиваемся вдоль автобусов, используя их для прикрытия со спины. До центрального входа нужно было пробежать по асфальту всего-то метров 20.
— Вы помните сам момент взрыва? Кто и что кинул вам под ноги?
— У тех людей в черных пальто под одеждой явно что-то было спрятано - обрезки арматуры или труб. Почему я так подумал? А потому, что когда одного из солдат моей группы завалили на спину и попытались отнять у него автомат, я оттолкнул напавшего, и рука моя коснулась твердого продолговатого предмета. Человек в черном отшатнулся и выпустил ремень автомата. Я поднял солдата и вытолкнул вперед. Оружие было спасено. Мы достаточно быстро оказались напротив центрального входа. Попытки открыть дверь не увенчались успехом, поэтому было принято простое решение проникнуть в помещение через ближайшее окно первого этажа, разбив стекло, а затем изнутри открыть засовы и обеспечить доступ в здание через парадный вход.
И тут, когда первый человек из группы уже забирался на подоконник, а я повернулся спиной к фасаду для того, чтобы контролировать ситуацию, у меня сработало какое-то шестое чувство. То самое, которое меня не раз спасало в Афганистане. В этом шуме-гаме я вдруг слышу: щелк! Это был звук, характерный при срабатывании запала ручной гранаты. В запасе было 3-4 секунды. Периферийным зрением увидел какой-то предмет, летящий над головами в мою сторону. Мозг моментально просчитал траекторию, и я уже точно знал, что ЭТО упадет мне под ноги.
Я успел крикнуть: «Что же вы, суки, делаете?», закрыть глаза, открыть рот, и прыгнуть в сторону. И ЭТО взорвалось...
Через несколько секунд смог поднять голову и открыть глаза. Ноги нет. Что-то бесформенное висит на торчащих обломках желтых костей. Левую ногу просто посекло, а на правой разворотило пятку, голеностоп и нижнюю треть голени. Ботинок вместе с шерстяным носком улетел бесследно. Адская боль в ноге, в паху, в ушах, глазах... везде.
Смотреть на открытую рану не рекомендуется, это я знал еще с Афганистана - можно потерять сознание если не от болевого шока, то уж от увиденного наверняка. Но нужно знать, что у тебя там. Помню, мысль была – блин, Афган прошел, а в Вильнюсе ногу потерял… От досады со всего маху ударил левым кулаком по асфальту. И не услышал стука удара... Баротравма ушей.
Из моего автомата ни до, ни после штурма не было сделано ни одного выстрела, даже пристрелочного на стрельбище по месту службы. Ударно-спусковой механизм хранил следы заводской смазки, так как новенький АКС-74У был получен со склада. Через день или два я узнал, что от момента спешивания до открытия изнутри дубовых дверей главного входа прошло не более 4 минут. А мне казалось, что вечность...
Кино вживую
— Офицеры «Альфы» говорили мне, что не смогли спасти своего товарища – истекающего кровью лейтенанта Виктора Шатских, потому что литовцы не пустили к нем «Скорую помощь». А к вам почему пустили?
— Его убили на другом объекте. Про гибель офицера на входе в новое здание телецентра я узнал уже в Пскове. Причем и само название группы «Альфа» впервые услышал лишь после эвакуации. Но местная вильнюсская пресса написала потом, что лейтенант Шатских будто бы умер от пули капитана Гаврилова, потому что отказался выполнять приказ и стрелять в мирных жителей. А кто такой Гаврилов? Да это тот самый, который в Тбилиси (ни я, ни мой полк там не были!) бабушек саперными лопатками гонял, и вот теперь за продажный кровавый горбачевский рубль приехал наводить порядок в Вильнюс... Вот на таком уровне там тогда работала пресса.
Откуда я все это знаю? Мне потом в Псков, на мой домашний адрес, приходили письма из Литвы с причитаниями, вырезками из газет и с угрозами. Я даже обращался к особистам, чтобы все это прекратить.
Что же касается «Скорой» - то мне в этом плане повезло: машина оказалась рядышком, прямо за нашим «Уралом», причем, не военная, а гражданская, но за рулем был то ли прапорщик, то ли сверхсрочник. Я взял с собой одного сопровождающего солдата по имени Алексей. Водитель повез нас в госпиталь литовского Министерства Внутренних Дел, которое, как оказалось, было на стороне нового режима. Долгое время я пролежал там в предбаннике приемного отделения в ожидании хотя бы обезболивающего укола. Наконец появился какой-то человек, представившийся врачом, но в домашнем полосатом халате. Помню фразу: «Ну, это ампутация, тут даже думать нечего». Но обошлось. Ногу мне, в конце концов, подшили под общим наркозом. Алексей с двумя автоматами, в двух бронежилетах и в каске был счастлив, увидев меня живым. Мне сообщают: информацию передали в военный госпиталь, сейчас за мной приедет машина. Я чувствовал себя большевиком, находящимся в плену у белогвардейцев, которые все-таки на какой-то момент вспомнили клятву Гиппократа…
Через день-два мне в палату принесли газету «Собеседник» со статьей по поводу произошедшего. Ее иллюстрировала цветная фотография моего объекта, которая, судя по ракурсу, была сделана с верхней точки из ближайших жилых домов напротив уже при утреннем свете.
То есть фоторепортеры и телеоператоры были и на крышах, и на верхних этажах в квартирах. Все все знали и готовились снимать кино вживую. Все, кроме нас…
Не был. Не состоял. Не участвовал
— Когда меня из госпиталя МВД наконец-то перевезли в госпиталь Министерства обороны, то там уже встречали как героя, а я ничего не понимал. Но повышенный интерес и заботу персонала чувствовал до последнего дня пребывания. Прибегает ко мне лечащий врач или начальник отделения: примешь делегацию? Какая делегация, у меня все болит, мне не до этого! Меня же положили на вытяжку, в пятку, которая разбита была и сломана, вставили спицу, подвесили грузик, чтобы растянуть кости шитой-перешитой голени.
Ко мне постоянно приходили русскоговорящие посетители: повсюду в палате были разложены съестные продукты, у меня дома даже сохранилась ложечка с бабушкиной записочкой старческим почерком «Блинчики домашние со сметанкой».
Многие рассказывали про то, как их за русский язык выгоняли из автобусов.
Ни одного человека с прибалтийским акцентом и даже выражением лица я рядом с собой в госпитале не видел. И вдруг в последний день появляется девочка в белом халатике, блондиночка такая, и говорит: извинит-т-те… Я спрашиваю – а вы откуда? А я абсолютно спокоен, уверен, что ко мне враг не проберется. Все расслабились и ждали «Скорую помощь» с маршрутом до вокзала, чтобы вечерним поездом эвакуировать меня во Псков. И эта девочка говорит: «Меня прислали из лор-отделения вам прокапать уши, согреть, чтобы не больно было. С какого уха начнем?»
Мелькнуло нехорошее предчувствие, что-то тут не то… Ведь баротравма же! Жидкость в ухо противопоказана! Но сверкающий белизной медицинский халат сыграл свою отвлекающую доверительную миссию.
И вот она достает свои склянки-пипетки и успевает что-то влить мне в правое ухо. От боли потемнело в глазах. На мой дикий вопль мигом примчался начальник караула. Но «медсестра» к тому времени успевает сбежать. Я, почти ничего не слыша, кричу на него: кто это, что это, где, откуда, поймать шпионку, ко мне, бегом... Позвонили в лор-отделение: вы присылали кого-то? Нет, не присылали. Доложили начальнику госпиталя. Тот организовал поиск. Тщетно. Никого так и не нашли. Мне конечно же сразу оказали первую медицинскую помощь, но я до сих пор правым ухом слышу в три раза хуже, чем левым…
— В армии после всего этого остались?
— Больше года валялся по госпиталям. Потом вышел на службу в щадящем (штабном) режиме и даже поучился на высших офицерских курсах. Получил повышение в должности и звании. Летом 1993-го меня снова положили в госпиталь и опять надолго. Резюме 1994 года — комиссовать с окончательным приговором: «Не годен к строевой службе, ограниченно годен в военное время». Написал рапорт на увольнение по состоянию здоровья в результате боевой травмы. Но после долгого ожидания пришел Приказ на увольнение в запас майора Гаврилова по выслуге лет. Инвалидность мне не дали. На все вопросы по поводу капитана Гаврилова руководству полка в 1992–1993 годах было рекомендовано отвечать, что у них такого офицера нет. Но как же нет, если был по штату в 1991-м? Значит, не принимал участия в этих событиях. Возможно, это было продолжением работы Особого отдела по моей же просьбе. Не знаю… И только в прошлом году я прочитал ту давнюю докладную записку Генеральной прокуратуры СССР в Верховный Совет, где было написано, что от взрывного устройства пострадал какой-то капитан Гаврилов, не имеющий ни имени, ни отчества.
В январе 1991-го, когда случились события вокруг вильнюсской телебашни, мне было 29. Следующие 28 лет обо мне никто не вспоминал.
Вместо послесловия
От автора:
Горькое чувство осталось у меня после этой нашей встречи. Не только потому, что она опоздала по времени: в нынешней, зараженной русофобией Литве, сочиняющей приговор по почти полностью сфальсифицированной трагедии 29-летней давности, никому нет дела до правды. Ну, или почти никому.
Тем, кто вытаскивает осколки этой правды наружу или может засвидетельствовать, что «свои стреляли в своих», затыкают рот, как историку Валерию Иванову, устраивают позорные судилища – как издателю литовского варианта книги «Кто кого предал» Повиласу Масиленису, или бросают в тюрьму – как антифашиста Альгирдаса Палецкиса.
Горько не потому, что Гаврилов и его товарищи по обнаруженным задним числом «военным преступлениям, не имеющим срока давности», были брошены чужими.
Оттого, что из своих их никто не поднял на щит.
