Георгий Бовт о том, хотят ли нынешние русские войны?
«Русский милитаризм» — это сейчас расхожая тема рассуждений в западных масс-медиа и даже научных журналах. Тема, конечно, «хорошо пошла» с 2014 года. Хотя ее и до этого не забывали, даже в самые «миролюбивые» в отношениях с Западом ельцинские времена, обычно приурочивая соответствующие публикации к очередному военному параду на Красной площади.
Истоки «русского милитаризма» ищут, разумеется, глубоко в русской истории. Особенно активно – в истории имперской, хотя некоторые копают глубже, усматривая схожесть политики Владимира Путина с Иваном Грозным, не говоря уже о Петре Первом или Екатерине Великой.
Последняя вообще-то была немкой, да и в самой царской фамилии Романовых к 1917 году осталось русской крови не так чтобы много. Но это слишком сложно для восприятия широкой иностранной публикой. Путин – это, чтобы было проще понять — подается обывателю, как Сталин сегодня. Только без Ялтинской конференции и 5-миллионной армии.
Восприятие русских как «мрачных и агрессивных», если верить иным зарубежным неполиткорректным опросам (про негров, скажем, такие проводить нельзя) на Западе растет.
Мы отвечаем взаимностью. Все опросы россиян в последние два-три года неизменно обнаруживают враждебное или негативное отношение к США, НАТО в целом и отдельным его выдающимся членам на уровне 70-75% или выше.
Но вообще милитаризм как явление общественной мысли появился и довольно широко распространился по мере становления национальных государств. Россия тут не была никогда неким исключительным явлением.
Скажем, в Европе классический пример – прусский милитаризм. В Азии позже – японский. Когда сейчас «исследователи» русского-советского милитаризма указывают на действительно широкое распространившуюся милитаризацию советской общественно-политической жизни, начиная с 20-30-х годов ХХ века, упоминая всякие общества ДОСААФ, программы ГТО и уроки начальной военной подготовки в школах, то справедливости ради надо заметить, что схожие программы начальной военной подготовки появились в американских школах еще в начале ХХ века в годы правления президента Теодора Рузвельта. А наши пионеры – это всего лишь калька с британских скаутов. О британской военно-колониальной культуре даже и не будем тут вспоминать.
Да, русская история богата войнами, как богата она и территориальной экспансией государства. Экспансия эта, в силу известных исторических (геополитических, как сейчас сказали бы) причин была не столько политикой «фронтира» и распространения свободы (хотя казачество – это отчасти тот же «фронтир»), сколько выражением стремления редуцировать вечно враждебное окружение, превратив его в свои национальные окраины. Подчиненные центру, как и вся жизнь в «осажденной» стране.
Да, философия «осажденной крепости», питавшая сталинскую политику военной мобилизации, в частности, это не изобретение самого Вождя народов. Она уходит корнями в борьбу с враждебной Степью, а затем с прозелитизмом католической церкви.
«Прозелитизм» НАТО, кстати, из этой же философской категории в восприятии русских. Во всяком случае в восприятии современного российского правящего класса.
Милитаризм в широком смысле находит свое воплощение во многих сферах общественной жизни и экономики. Если не нравится именно этот термин (хотя не вижу в нем особой отрицательной коннотации, если абстрагироваться от клише времен советской пропаганды об «американском милитаризме» и прочих ему подобных), можно употребить более обтекаемый «военно-политическая культура».
Аракчеевские военные поселения, конечно, были эксцессом, возникшим на волне победы над Наполеоном и его попытками «модернизации Европы путем интервенции».
Однако с тех пор попытки создать островки или в целом систему мобилизационной экономики были всегда ответной реакцией российских правителей на вызовы и угрозы извне.
Российская империя, по большому счету, почти всегда (даже проводя экспансию на новые регионы, как это ни парадоксально покажется стороннему уму) действовала «от обороны». В этом смысле, если бы Кремль не почувствовал в событиях на Украине в 2013-2014 году экзистенциальную угрозу российской национальной безопасности, Крым по-прежнему был бы их, а не наш.
«Военная культура» подразумевает решение многих общественно-политических и экономических вопросов на «армейский манер».
Созданием жесткой вертикальной системы управления, полным подчинением «младших» «старшим», запретом обсуждения приказов и распоряжений начальства (и законов им издаваемых), решением многих вопросов, которые вполне решаемы в рутинном порядке и по мирным регламентам, в форме аврала и штурмовщины. Это когда уборка урожая – «битва за хлеб». Это, наконец, культ силы в отношениях между людьми при решении многих чисто бытовых вопросов.
Чем слабее демократические традиции в обществе (и как следствие, традиции правовой культуры и привычки решать вопросы в суде), тем сильнее в нем традиции «военной культуры».
Однако согласимся, что при всей, мягко говоря, недоразвитости нынешней российской демократии, принципы того самого милитаризма, «военной культуры» советской поры все же значительно размываются в наше время, уже размыты. А некоторые черты этой культуры приобретают в условиях современного общества, желающего во всем видеть шоу и развлечения, скорее характер «костюмированной реконструкции».
И если сегодня задать сакраментальный вопрос, ставший в свое время рефреном известной советской песни, «Хотят ли русские войны?» (автором слов был Евгений Евтушенко), то ответ на него будет таков – еще в меньшей степени, чем раньше.
Почему «еще в меньшей степени»? Потому что мало еще в какой другой стране был столь большой разрыв между официальной «военной культурой» и народным, бытовым, подчас чисто животным страхом перед войной и нежеланием быть самому «забритым в рекруты», позже – в армию.
Не так давно, проведя опрос в 65 странах мира, Международная ассоциация исследовательских агентств Gallup International/WIN выяснила: примерно 60% россиян готовы «воевать за интересы своей страны» в случае необходимости (67% мужчин и 52% женщин). Это выше, чем в США и Канаде (43%), а также у жителей других стран-участниц Второй мировой войны: Германии (18%), Италии (20%), Великобритании (27%), Франции (29%), Японии (11%).
В Европе на общем «пацифистском» фоне выбивается разве что Финляндия (74%). Однако наш уровень «мобилизационной готовности» заметно ниже, чем в странах Ближнего Востока и Северной Африки (83%) а также в Азии (75%, в Китае даже больше). Другие опросы (например, «Рамблера» в прошлом году) показывают лишь 45-процентную готовность россиян встать на защиту страны. Думаю, другие подобные опросы дадут тоже немалый разброс мнений, однако на уровень европейской «мягкотелости» мы все равно не опустимся. И разбросу мнений тоже есть свое объяснение.
Оно состоит в том, что подобные опросы – они делаются на чисто умозрительную, абстрактную тему. Вслед за ответом респонденту ведь не вручат повестку в военкомат.
С одной стороны, военные победы, оборона страны, а еще больше именно история Великой Отечественной войны занимают в массовом сознании россиян по-прежнему большую роль. Как мало еще в каком современном обществе. Наше современное сознание вообще во многом обращено в прошлое, подпитываясь там смыслами нынешних общественных дискуссий, ища – и находя – в героическом прошлом те самые «скрепы», которых недостает в циничном рыночном настоящем.
Полководцы для нас по-прежнему важнее мыслителей, музыкантов и писателей.
Скажем, согласно прошлогоднему опросу «Левады-центра» (Организация признана в РФ иностранным агентом, прим. RuBaltic.Ru), относительное большинство россиян на первое место среди того, чем мы можем по праву гордиться, поставили вооруженные силы страны (37%), тогда как гордость в первую очередь за культуру испытывали лишь 29%.
С другой стороны, ни одна нация в Европе в современной истории не понесла столь катастрофических потерь от войны. Скажем, даже в годы Второй мировой огромные пространства нынешнего ЕС (разве что кроме Польши и Германии в последний год этой войны) были в значительной степени обойдены войной в нашем понимании этого слова.
Да, были большие бытовые трудности и даже людские потери, но во многих городах и населенных пунктах Старой Европы это не привело к полному слому привычного уклада жизни, многие его элементы сохранились даже под оккупацией. В СССР же произошла подлинная национальная катастрофа, от последствий которой страна не могла оправиться десятилетиями, а от некоторых (в частности, демографической) не может оправиться до сих пор.
И в то же время для нынешнего поколения россиян (и в этом смысле они близки даже европейцам) война – это все же некая абстракция, даже если она прошлась по предкам в собственной семье. За этим уже не чувствуется запаха крови и личных воспоминаний о страданиях и лишениях, как это было для послевоенных поколений.
Война – это приглаженные, подчас даже «гламуризированные» фильмы о войне, это шоу в духе реконструкций (военно-патриотические игры), это пафос официальных мероприятий, работающих на канонизацию официальной версии героического прошлого, когда любое отступление от таких канонов начинает трактоваться как преступная ересь и карается, как минимум, общественным порицанием.
Наконец, война – это новости в телевизоре. Или ток-шоу на «военные» темы, когда легко, походя, вбрасываются тезисы об использовании в том числе ядерного оружия.
Это «баталии» фейсбучных «хомячков» на тему, как надо или не надо воевать в Сирии или на Украине. Это шутливые стикеры на тему «можем повторить» или шутки по поводу того, что станет с Вашингтоном, если не проспавшийся прапор решит нажать не ту кнопку.
Ну и так далее. На эту тему вообще много шуток развелось в последнее время. Но не надо спешить укорять этих шутников за легкомысленность. Таковы, увы, и мировые тенденции.
Вот, к примеру, анонсирование войны, в данном случае ракетного удара по Сирии, в твиттере президента самой могущественной военной державы – это из какого разряда?
Война уже давно превратилась в вид «телешоу», политического пиара, средство повышения рейтинга. При этом в эти игрушки играют политики, которые сами войны не видели и в ней не участвовали – перед зрителями/избирателями, которые в подавляющем большинстве своем тоже войну видели лишь в виде компьютерной игры в лучшем случае.
Если бы Хрущев и Кеннеди не были сами участниками Второй мировой войны и не видели всех ее ужасов, то еще неизвестно, чем бы кончился Карибский кризис 1962 года. Обыватели реальную войну – не из телекартинки – на себя не примеривают всерьез и в ней участвовать, что бы они ни говорили в ходе социологических опросов, не планируют.
Они по жизни планируют совсем другое – учебу свою или детей, путешествия, покупки, женитьбу. Или даже развод, но точно не войну.
Почему-то современное общество не задумывается всерьез о том, что ее величество История тоже может – шутки-прикола ради — вспомнить про «можем повторить». И продолжает играть со «спичками» ценой каждая в несколько миллионов долларов, а то и дороже за штуку или за «коробок». На всякий случай, правда, «виноватых» в возможной катастрофе уже назначили. Как говорится, это highly likely Russia. Причем вне зависимости, хочет ли она, увлеченно играя в свои собственные «спички», этого в реальности или нет.
