В эти дни завершается председательство Литвы в Совете Европейского Союза, которое стало ключевым событием 2013 года для балтийской республики. Данное председательство должно было, с одной стороны, доказать зрелость Литвы как европейского государства, а с другой – совершить прорыв на пути евроинтеграции западных стран постсоветского пространства. Черту под литовским европредседательством портал RuBaltic.Ru подвел с заместителем завкафедрой истории стран ближнего зарубежья Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, исполнительным директором политологического центра «Север-Юг» Алексеем ВЛАСОВЫМ:
- Полугодичное председательство Литвы в ЕС подходит к концу. Скажите, стало ли это председательство заметным пунктом в политической повестке стран постсоветского пространства?
- Если брать повышенную активность Вильнюса в продвижении идеи Восточного партнерства и в подготовке саммита Восточного партнерства, который прошел в конце ноября в Литве, то это председательство было, конечно, замечено на постсоветском пространстве.
Но я не думаю, что Литва смогла предложить какие-то новые кейсы для постсоветских стран, отличные от тех, которые были зафиксированы ранее в рамках программы Восточного партнерства. Как оператор, драйвер этих процессов Литва проявила себя достаточно активно.
Другое дело, что результат, как мне кажется, не соответствует объему усилий. То есть по причине неподписания Украиной договора об ассоциации с ЕС половина бонусов, которые Литва могла бы получить по итогам Вильнюсского саммита, ушла в никуда.
- Как Вы оцениваете итоги этого председательства? Чем оно запомнилось Вам как политологу?
- Это председательство запомнилось, прежде всего, нервической риторикой со стороны высших должностных лиц Литвы. Причем чем ближе был день проведения ноябрьского саммита, тем все более было заметно недружественное содержание этой риторики по отношению к России, которая расценивалась и Вильнюсом, и рядом других восточноевропейских столиц как сдерживающий фактор в развитии стран Восточного партнерства. Эта риторика носила, с одной стороны, назидательный характер по отношению к странам Восточного партнерства, а с другой стороны – несколько агрессивный, истеричный по отношению к России, особенно в контексте украинской тематики.
Именно отсюда и складывается ощущение, что часть политической элиты Литвы поставила перед собой сверхамбициозные задачи перед саммитом, а когда стало ясно, что эти задачи реализовать не получится, у политиков просто стали сдавать нервы.
- Еще накануне этого председательства немецкий политолог Александр Рар выразил надежу, что оно заставит литовскую элиту «думать по-европейски», в том числе заставит выстраивать отношения с Россией на более прагматичной основе. Согласны ли Вы с такой постановкой вопроса?
- Я с такой постановкой вопроса не согласен, потому что Литва не имела каких-то самостоятельных взглядов на отношения между Европой и постсоветским пространством. По сути дела, еще раз подчеркну, она действовала как оператор процесса приведения стран Восточного партнерства к договору об ассоциации с Евросоюзом. Но содержательную сторону вопроса разрабатывала не Литва, а потому не совсем понятно как она может контекстно повлиять на ход переговорного процесса, если ее задача чисто техническая – провести сам саммит и сформировать позитивную информационную картину вокруг его проведения.
Все смыслы, все тренды, которые закладывались в отношения между Европой и постсоветским пространством, формировались, конечно, сильными игроками – Берлин, Париж, в какой-то степени Лондон. Да, в формировании фона, контура этого процесса Литва играла важную роль, но это лишь внешняя картинка, а глубина содержания определялась вовсе не Вильнюсом.
- Еще в самом начале полугодия председательства президент Даля Грибаускайте дала интервью газете Financial Times, которое вышло под заголовком «Литовский президент посылает месседж коллегам европейским лидерам: остерегайтесь русского медведя». Собственно, под этим лозунгом прошло политическое полугодие в Литве. Как Вы считаете, не свидетельствует ли это о некой деформации функции председателя ЕС: то есть Литва стала не только и не столько, как Вы сказали, оператором общеевропейских проблем, сколько лоббистом фобий своей элиты на европейской арене?
- Сложно сказать, насколько сознателен был этот «лоббизм». Перед Литвой была поставлена определенная задача, но вот то, как ее выполнить, уже зависело от умения, компетенции Литвы. Получилось так, что литовские чиновники решали эту задачу так, как им было привычнее ее решать. А из этого никак не вырисовывается контекст того, что Литва могла чему-то научиться.
Кто в «Старой» Европе взял на себя функции адаптера литовской политики на постсоветском пространстве? Я не видел особого желания Франции или Германии поправлять Литву в тех ситуациях, где литовские политики брали тональность явно выше, чем соответствовало ситуации.
- Продолжая тему отношений с Россией: открывало ли председательство Литвы в ЕС новые возможности для нормализации отношения между Москвой и Вильнюсом? Если эти возможности были, то почему так и остались невостребованными?
- Вот если бы ту логику, о которой говорит Рар, было бы возможно реализовать на практике, то это привело бы к перезагрузке отношений между Россией и той частью Европы, которая воспринимает Россию как некий риск и опасность.
У Литвы был исключительный шанс показать, что можно двигаться с лозунгом «в Европу вместе с Россией», а не «в Европу вместо России», но для этого ничего не было сделано. Риторика нисколько не поменялась. Москва по-прежнему оценивается как угроза, отсюда и обвинения, звучавшие от литовских политиков, в том, что Украину не пустили в ассоциацию чуть ли не силой, а Путин – главный виновник того, что Киев этот договор не подписал.
Если люди не желают всматриваться во внутриполитический украинский контекст, то мы же не можем заставить их это сделать.
- Как Вы оцениваете состояние программы Восточного партнерства после Вильнюсского саммита?
- Я думаю, что Восточное партнерство просто утратило ту начинку, ради которой все это дело и создавалось. Армения ушла, Беларусь и не собиралась входить. Вопрос о продвижении Грузии в Евросоюз и, возможно, в НАТО будут теперь решать, скорее, американцы, нежели европейцы. Азербайджан занял отстраненную от идеологии Восточного партнерства позицию. И остается Молдова – для полноценного проекта этого явно мало.
- А Литва, на Ваш взгляд, несет какую-то ответственность за то, что программа Восточного партнерства оказалась в таком положении?
- Я думаю, что Литва пыталась справиться с задачами Восточного партнерства негодными средствами, потому что внешнеполитический инструментарий (не только Литвы – почти у всех стран Балтии и Восточной Европы) не обновлен с 1990-х гг. Если рассматривать Россию как возможность, а не как угрозу, тогда можно было бы построить эти отношения иначе. Но психология элит, видимо, такова, что быстро поменяться она не может. Эта психология воспроизводится из поколения в поколение, и Литва здесь просто наиболее яркий пример.
- В ближайшие годы предстоит председательство в ЕС двух других стран Балтии - Латвии (2015 г.) и Эстонии (2018 г.). Значит ли это, что, скорее всего, литовская модель председательства в ЕС повторится снова?
- Я думаю да, все эти тенденции сохранятся. Правда, может быть, во время председательства Эстонии все будет несколько иначе, потому что все-таки эстонская политическая элита чуть менее эмоциональная в этом плане, но тренды будут те же.
- Какие задачи в рамках Восточного партнерства в таком случае могут решать Рига и Таллин во время своего председательства?
- Я допускаю, что попытаются теснее привязать Азербайджан и все-таки изменят политику в отношении Белоруссии. В остальном – украинская тема уже не зависит от председателя. Это разговор уже больших игроков, к которым, при всем уважении, балтийские республики не относятся.
Исходя же из понимания внутриполитической ситуации, можно сказать, что повышение интереса к Восточному партнерству в Белоруссии будет зависеть от прочности положения Александра Лукашенко. А в Баку роста интереса к программе не будет, потому что Азербайджан вышел за пределы постсоветского пространства через свои коммуникации с Турцией. Поэтому там внутренняя ситуация гораздо больше зависит от устойчивости режима Эрдогана, нежели от того, что предлагает Европа. Тем более что европейцы во время последних президентских выборов в Азербайджане повели себя не самым приятным для Баку образом, что еще больше усилило негативизм к Европе со стороны местной элиты.
