В редакции газеты «Комсомольская правда» 24 апреля состоялся круглый стол на тему «Нюрнберг-2 не состоялся. Пора вспомнить Нюрнберг-1». На мероприятии обсуждались восстановление исторической справедливости и выплаты компенсаций жертвам преступлений нацистов и их пособников. Образцом политики исторической ответственности за преступления нацизма является Германия. О том, как в немецком обществе проводилась политика денацификации и как немцы пришли к полному признанию своей исторической вины, аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказала президент международной общественной организации — общества «Россия — Германия», председатель Зиновьевского клуба, вдова российского философа, писателя, социолога Александра Зиновьева Ольга ЗИНОВЬЕВА.
— Г-жа Зиновьева, Вы много лет прожили в Германии, я правильно понимаю?
— Я прожила там 21 год. В конце июня исполнится ровно 20 лет, как я оттуда вернулась в 1999 году в результате варварских бомбардировок Югославии.
Мой муж сказал, что он больше не может оставаться в стране, которая принимает участие в варварской, чудовищной, бесцеремонной, рушащей все на свете атаке на маленькое (он назвал Югославию маленькой страной) суверенное государство.
Обстоятельства сложились даже так, что такими словами он отказался от Нобелевской премии.
Мы вернулись 30 июня 1999 года, а выставили нас из СССР 6 августа 1978 года. Когда мы оказались в Германии, с нами не согласовывали никакие решения — нас просто вызвали в один из нерабочих дней, сунули паспорта и сказали, чтобы через 5 дней и следа нашего не осталось в Советском Союзе. Я спросила, почему так быстро. Мне ответили: если мы не хотим добровольно уезжать, нас по отдельности отправят в разные места на просторах нашей родины. «Вас лишат гражданства, вашу дочь лишат вашего имени и отправят в "паганый детский дом"». Так и было сказано.
Мы летели в Германию, не представляя, что нас ожидает. Книги уже издавались, но мы были в СССР. Конечно, до нас доходила отдельная информация, что это бестселлеры, но мы жили в Советском Союзе и ничего этого не видели. И когда мы летели туда в самолете, ректор Мюнхенского университета принял решение пригласить моего мужа на позицию профессора на кафедре логики в Мюнхенском университете.
— Когда Вы жили в Германии, Вы видели эти пресловутые покаяния немецкого общества за преступления нацизма, политику денацификации?
— Я бы не стала здесь произносить слово «пресловутые», поскольку было прописано черным по белому в Конституции ФРГ, в главном документе этой страны о вине немцев перед уничтоженными народами и о праве тех, кто был уничтожен, истреблен, на восстановление и компенсацию.
Больше всего этим правом пользовались, естественно, представители еврейской общины. Хотя замечу при этом, что все же было уничтожено 26 миллионов советских граждан, и там, кроме евреев, было безумное количество русских, украинцев, белорусов и других.
Мы не сталкивались с «так называемым покаянием», оно носило абсолютно официальный характер.
Более того, когда мы возвращались из разных поездок с презентацией книг моего мужа, мы рассказывали друзьям, как на нас смотрели. Моего мужа везде воспринимали как посла советской культуры и науки, и мы по-прежнему гордились тем, что мы граждане СССР. И не всегда было заметно удивление на их лицах, не сразу все замечаешь, на все реагируешь.
Однажды я отметила удивление на лице наших друзей, непонимание; мне сказал один известный адвокат: «А чем тут гордиться?» Как же так, говорила я, ты — гражданин своей страны, ты — часть твоего народа. И он отвечал: я не могу за границей так выразиться, если я скажу, что я немец, тут же получу определение «фашист». Это длилось достаточно долго.
Буквально в каждой семье, у каждых знакомых, кто показывал нам документы о том, что они проходили денацификацию.
И это не было спрятано, это все происходило искренне.
Однажды младший брат нашего адвоката рассказал, как американцы с полной определенностью показывали им свое отношение. Они лишились всего, что было у этой семьи. Их выселили в баварскую провинцию. Однажды этот маленький мальчик, Рихард, играл в песочнице, и к нему подошел американский офицер. Он спросил мальчика: «Ты кто?» «Я немец», — ответил ребенок.
Офицер попросил у него руку, и Рихард дал ее; у него на руке была рана. Американец взял его за руку и затушил об нее сигару. Сказал: «Запомни: ты — фашист».
Вот такая зарисовка.
— Вы лично сталкивались с такими случаями, когда немцы рефлексировали о своем недавнем прошлом?
— Есть у меня и личная история, да. Из школы. Эта история произошла с нашей дочерью. Когда моя старшая дочь однажды вернулась домой, она сказала: «Мама, а это правда, что война началась из-за того, что мы, Советский Союз, напали на Германию?» Я была в ужасе: «Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, что это не так?» — «Я знаю. Но сегодня преподаватель говорил на уроке религии, что немцы были таким тихим, трудолюбивым, старательным народом, но пришли русские, Советский Союз, и разбомбили их, лишили крова и вообще всего».
Я «взорвалась», естественно. Сразу пошла к директору этой школы, светлая ему память. К человеку, который со слезами на глазах при первом нашем разговоре без конца благодарил русских и Советский Союз. Он говорил, как благодарен Советскому Союзу и тем людям...
Они же не должны были с нами вообще разговаривать, они же все должны были нас убить за то, что мы сделали им. Они вместо этого нас еще и подкармливали.
Он был выдающимся педагогом, и я рассказала ему эту историю. Он вызвал эту преподавательницу религии, и я попросила ответить, как она объясняла детям катастрофу и ситуацию, в которую попал немецкий народ. Она вслух повторила буквально то же, что сказала моя дочь.
За такие слова я могла в Германии обратиться к прокурору, в соответствующие органы.
То есть она наплевала на главный документ, после которого ее страна приобрела статус государства, которому можно руку пожимать. Она сказала, что дети все равно не понимают. То есть это было где-то в подсознании, что мы такие хорошие, а Советский Союз — нет. Причинно-следственные отношения поменялись местами.
Эту женщину тут же уволили из школы.
Нам было очень трудно жить в стране, о которой мы знали много плохого, которая в моем представлении, особенно в юности, была воплощением зла. Тем более что муж принимал участие в войне, был летчиком штурмовой авиации. Однажды на одной лекции в Бонне его спросили: «Господин профессор, а Вы убивали немцев? Вы жалеете об этом?» Он сказал: «Нет, я жалею о том, что мало их убил».
Он сказал это немецкой аудитории, немцам, и они поняли его правильно. Потому что он убивал не немцев, а фашистов, и немцы это понимали и тонко чувствовали.
И все это происходило на фоне молчаливого понимания, согласия.
— Я думаю, Вы согласитесь, что историческая позиция Германии — уникальное явление, потому что вся континентальная Европа воевала за Гитлера, но никто, кроме Германии, так однозначно не признает вину и не кается, не работает над собой.
— Конечно. Италия, Франция, Испания, Румыния... сколько было участников в рядах вермахта.
— Если вспомнить страны Прибалтики, которых мы сегодня обсуждали на круглом столе, вот эта учительница религии... В Прибалтике ее бы не только не уволили — пальцем бы не тронули. Ее слова про «невинных немцев» и «агрессивный СССР» — это их официальная позиция.
— Это их официальная позиция, потому что мы для них являли собою грязный народ, народ второго сорта, которому совершенно незаслуженно достались такие красоты, такие гигантские земли. Как мне однажды сказал один наш очень близкий знакомый, когда началась перестройка, один из чудовищных процессов в нашей стране: «А что ты расстраиваешься? Это такая гигантская, богатая страна, у вас так много всего есть, и вы урвете».
— Политику денацификации еще не поздно применить к румынам, тем же прибалтам?
— У румын я не наблюдала такой патологической ненависти. Но я вижу ее у этих маленьких Прибалтийских стран, которые я называю «недостранами», недоевропейскими странами. У них это прописано очень жестко. В Польше, Эстонии, Литве, Латвии. В Молдавии, если мы заговорили о Румынии, я этого не зафиксировала.
— А Украина?
— А Украина для меня — это абсолютное безумие и чистый ужас после того, что произошло на Майдане, того, что происходило в Донбассе. И особенно после того, что случилось 2 мая 2014 года в Одессе.
