После прихода к власти в Молдове прозападных сил во главе с Майей Санду отношения между Москвой и Кишиневом переживают, мягко говоря, не лучшие времена. Осложняют их и разные подходы в отношении урегулирования конфликта в Приднестровье. Какие есть варианты разрешения противоречий между двумя берегами Днестра? В чем отличие этого «кейса» от случая с Гагаузской автономией? Как начало СВО изменило внешнюю политику России и Молдовы? На эти вопросы в интервью RuBaltic.Ru ответил ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО, главный редактор журнала «Международная аналитика» Сергей МАРКЕДОНОВ в продолжении интервью (вторая часть — «Танго танцуют двое»: готова ли Румыния поглотить Молдову).
— Приднестровье и Гагаузская автономия — какая судьба ждет эти внутригосударственные образования Молдовы?
— Когда мы говорим о Молдове, обычно «кейсы» Гагаузии и Приднестровья рассматриваются через запятую, хотя они отличаются друг от друга. При этом у них есть общий фундамент: сложное отношение к молдавской независимости, к молдавскому государственному проекту в целом. А дальше начинаются различия.
Гагаузия еще в 1994 году согласилась на автономию в составе Молдовы, и в общем-то, ее элита так или иначе вписалась в общереспубликанский государственный проект. Да, она создает время от времени проблемы, да, она имеет репутацию «сепаратистов», но это скорее политический жупел, чем реальная деятельность.
Да, она питает большие симпатии к России, но эти симпатии есть и у значительной части молдавского политического класса — можно говорить о тех же социалистах, коммунистах, шоровцах и так далее. Были времена, когда и Ренато Усатого воспринимали как пророссийского деятеля.
Но в данном случае мы можем говорить об интеграции в общий проект.
Если говорить о Приднестровье, то здесь долгое время и Тирасполь кооперировал с Кишиневом, в значительной степени была взаимозависимость. Классическим примером всегда называли футбольную команду «Шериф», говорили очень много и об экономических связях.
Но с момента проведения референдума о статусе Приднестровья именно с точки зрения политической интеграции возникло очень много проблем. Даже провал плана Дмитрия Козака здесь не был фатальным. После 2006 года пути стали довольно серьезно расходиться. Сегодня, конечно, ПМР крайне сложно — у непризнанной республики нет прямой границы с Россией, но есть такая граница — более 400 км — с Украиной. В этом ее ключевое отличие от тех же Абхазии и Южной Осетии.
И российско-украинские отношения находятся сейчас в негативном тренде, на наших глазах происходит крупнейший с 1945 года военно-политический конфликт в Европе, что, конечно, создает дополнительные угрозы и риски. В Приднестровье помимо этого существует и угроза депопуляции — много людей уезжает из республики, особенно молодых. Говорить о том, что ПМР пойдет по пути Абхазии и Южной Осетии, сложно и вряд ли возможно.
Но на сегодня главной политической проблемой я вижу неготовность молдавских властей к диалогу, компромиссному варианту. Те поправки о сепаратизме, которые были приняты в Уголовный кодекс, конечно, не способствуют какому-то урегулированию.
Из-за СВО на Украине и совокупности внутриполитических причин в Молдове время для переговоров сегодня не лучшее. Я думаю, что Тирасполь и Кишинев будут взаимодействовать по каким-то бытовым вопросам — ЖКХ, энергетика — с минимумом контактов. Но это разговор не об урегулировании, если под ним подразумевать некий компромисс.
Мне кажется, что в Молдове долгое время доминировал такой подход: давайте договоримся о решении конфликта на основе территориальной целостности республики. Это подход, который ставит телегу впереди лошади. Я не исключаю, что в результате страна объединится — кстати, Москва не особенно и боролась за выход Приднестровья из состава Молдовы. Позиция России сделалась, может быть, более жесткой под влиянием украинской ситуации, но и сегодня вопрос о самоопределении ПМР не ставится.
Но если говорить о серьезном долгосрочном урегулировании конфликта, то должны быть компромиссы: это не должен быть диктат одного берега Днестра над другим. Такое понимание сегодня дальше от руководителей Молдовы, чем год или два назад.
Так что если об интеграции Гагаузии в молдавскую политическую систему мы можем уже говорить как о свершившемся факте, то с Приднестровьем ситуация намного сложнее. Прогнозировать здесь — крайне неблагодарное занятие: слишком много других факторов. Если в случае с Карабахом, Абхазией и Южной Осетией есть конфликт отколовшейся части с материнской территорией, то здесь есть еще и фактор Украины, который играет более важную роль.
— Насколько специальная военная операция влияет на ситуацию вокруг Молдовы и какими могут быть сценарии развития событий?
— Ситуация вокруг Украины, конечно же, очень сильно влияет на Молдову хотя бы потому, что есть общая граница и конфликт с Приднестровьем, который более остро воспринимается в этом контексте.
Какие более конкретные последствия могут быть? Конечно, это укрепление связки Брюссель — Кишинев. Здесь, наверное, особым символизмом отличались события ноября 2022 года: в Париже проходила встреча доноров, и очень много оценок звучало со стороны не экономических, а именно политических представителей ЕС.
То есть Молдову рассматривают как некий форпост Евросоюза.
Республика получила в прошлом году статус кандидата в члены ЕС вместе с Украиной, а Грузии, например, было в этом отказано. В конце 2022 года Майя Санду, подводя итоги прошедшего периода, заявила, что все отношения с Москвой прекращены. Прозвучало, что мы, мол, были заинтересованы в их развитии, но Россия своими действиями на Украине все разрушила.
Хотя в такой оценке есть определенное лукавство. Санду и ее команда еще до начала СВО особо подчеркивали свой интерес к интеграции с Западом. Отсюда и соответствующая реакция Москвы.
Недавно Сергей Лавров в интервью «России-24» и «РИА Новостям» назвал Молдову как бы второй Украиной, говоря о том, что ее возможное вступление в НАТО существенно изменит отношение России к этому государству.
Кстати, из уст не только Санду, но и Игоря Гросу, и других политиков стали последовательно звучать заявления о том, что нейтралитет не обеспечивает безопасность республики и что НАТО — более правильная и более эффективная опция. Это тоже определенным образом подстегнуло молдавскую элиту.
— На каком месте находятся события в Молдове и их развитие в списке приоритетов российского руководства, учитывая боевые действия на Украине?
— Если попытаться одним словом охарактеризовать молдавско-российские отношения, то это будет слово «асимметрия». То, что в Молдове воспринимается как вопрос №1 для безопасности или внешней политики, в России даже не в первой десятке. Понятно, что молдавский вектор — это далеко не главный приоритет. Приоритеты там другие. Это и Запад, учитывая непрекращающуюся конфронтацию, и Восток, учитывая попытки диверсификации внешней политики, контрсанкционных механизмов и потуг противостоять американскому доминированию.
Ну, Украина — понятное дело, Беларусь как государство, с которым выстраивается союзное взаимодействие, — это все приоритеты.
Что касается Молдовы, то она воспринимается скорее как часть и некое дополнение украинского паззла, как часть взаимоотношений с ЕС. Как страна, делающая выбор, и как часть большого полотна противостояния России с Западом.
Будет Молдова в ЕС или нет — вот это более ценно, вот это воспринимается как часть того, готова ли она принести добавочную стоимость в ЕС и НАТО, в эту конфронтацию России с Западом. В таком контексте она и воспринимается.
Интересно, что Москва всегда выражала готовность соблюдать территориальную целостность Молдовы. Да, с учетом особых прав Приднестровья, но тем не менее. Такой однозначности, как в отношении Грузии после 2008 года, как в вопросе Крыма после 2014-го или как с Донбассом сегодня, не было. Кремль всегда оставлял за собой возможность менять свою позицию, если внешнеполитический курс Кишинева существенно трансформируется.
Таким образом, в этих отношениях, скорее не двусторонний формат является самоценностью, а часть более широких паззлов: как Молдова будет себя вести в рамках этих геополитических игр. В этом, наверное, и есть определенная особенность.
