Не стихающие протесты в Беларуси всколыхнули дискуссии о будущем белорусской демократии. С одной стороны, протестное движение позиционируется как широкий общественный фронт за демократические перемены. С другой — в нем невозможно скрыть все более выраженную идеологическую монополию белорусского национализма.
Бело-красно-белые флаги, речевки «Жыве Беларусь!», гремящие на митингах, непропорционально широкое использование белорусского языка, да и состав участников того же Координационного совета белорусской оппозиции, который продолжает претендовать на представительство интересов протестующих, — все это недвусмысленно намекает на тот возможный сценарий развития событий, который ожидает Беларусь, если протестующие добьются своих целей.
В этой связи у людей, не разделяющих установок белорусского национализма, возникают закономерные вопросы.
Имеет ли для них смысл поддерживать это движение, и не получится ли так, что на выходе вместо честной конкурентной демократии, о которой мечтают многие, получится коллективная диктатура белорусских националистов, еще более удушающая и менее свободная, чем «диктатура» Александра Лукашенко?
Демократия — власть народа. Но что такое «народ», от лица которого действует демократическая власть и на представительство интересов которого она претендует? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд.
С политической точки зрения, народ — это сообщество граждан, наделенных правом политического участия (при представительской демократии — избираться или быть избранными в органы власти). Однако понятие политического народа далеко не всегда тождественно всему населению государства.
Нередко демократия мирно уживается с дискриминацией и угнетением обширных социальных групп и даже рабством, как это было в древнегреческих полисах или тех же США до отмены рабства и ликвидации расовой дискриминации.
Просто угнетаемые и дискриминируемые группы не включаются в понятие «народа» и лишены соответствующих прав.
Изживание дискриминационных практик в отношении тех или иных социальных, этнических и религиозных групп заняло длительное время, а во многих обществах не завершено и поныне. Тем не менее общепризнанной сегодня считается максимально расширительная трактовка политического понятия народа, когда в него включаются все совершеннолетние граждане государства, независимо от пола, возраста, этнической или религиозной принадлежности, сексуальной ориентации и прочих индивидуальных особенностей.
На практике далеко не все государства следуют этому определению, и когда мы говорим о «власти народа», всегда следует уточнять, что понимается под народом в каждом конкретном случае.
«Народ» в странах бывшего СССР
С распадом СССР все бывшие советские республики заявили о себе как о молодых демократиях. Соответственно, на повестке дня встал вопрос об определении «народа» как источника власти в новых государствах.
В СССР существовало понятие «советского народа», который понимался как многонациональная общность, где отдельные «нации», определяемые по этноязыковому критерию, выстраивались в сложную иерархию — одни из них образовывали союзные республики, другие — автономные республики и области в составе союзных республик, а третьи и вовсе не получали какого-либо особого административного статуса.
Эта система во многом предопределила то, что с распадом СССР многие бывшие его республики двинулись по пути этнократии, то есть в качестве демократического субъекта власти в них выступила «титульная» этническая группа.
При этом представители иных этнических и языковых групп оказывались явно или неявно ограниченными в своих правах. Этим объясняется и изгнание русского языка из государственной сферы, несмотря на то, что во многих республиках русские или русскоязычные могли составлять значительный процент населения.
Особняком стоит случай Прибалтийских республик Латвии и Эстонии, где после обретения независимости полноценными гражданами были признаны только те, чьи предки проживали на территории этих государств до 1940 года, то есть до советской «оккупации».
Остальные были поставлены перед выбором — либо уезжать, либо проходить муторную и весьма унизительную процедуру «натурализации», либо жить на правах «неграждан».
На Украине понятие «народа» было определено в жестких этноязыковых терминах, что открыло простор для дискриминационных практик в отношении русского языка и вошло в конфликт с объективной культурно-языковой реальностью.
Фактический отказ украинским гражданам в свободном использовании русского языка основан на том образе «украинского народа», от лица которого действует государство: этот народ обязан быть украиноязычным, а распространенность русского языка объясняется ассимиляцией, последствия которой должны быть устранены.
Последствия такого узкоэтнического взгляда на «народ» оказались весьма плачевными.
Подобная трактовка вела к тому, что многие этноязыковые группы, оказавшиеся на территории новых независимых государств, почувствовали себя угнетенными и отчужденными от них.
Именно в этом корень причин появления непризнанных республик и многочисленных неурегулированных территориальных конфликтов.
«Белорусский народ» — что это?
От того, как определяется «народ» в государстве, зависит и формат политического представительства. На Украине этнонационалистическое определение народа привело к политической монополии националистических партий и невозможности для русскоязычного населения отстаивать свои права и развивать свои модели идентичности, альтернативные украинскому национализму.
В Беларуси этнические националисты также стремятся установить свою идеологическую монополию и объявить единственно верным свое понимание белорусов как этноязыковой нации.
В начале 1990-х годов эта попытка провалилась, поскольку предлагаемый националистами образ белорусского народа слишком вопиюще расходился с объективной реальностью.
Однако времена меняются. Сегодня белорусский национализм возрождается в качестве протестной идеологии на волне усталости и недовольства длительным правлением Александра Лукашенко. Современные белорусы, не имеющие опыта жесткой языковой и идеологической политики, не воспринимают национализм как угрозу и не видят опасности в тех репрессивных культурно-языковых практиках, которые могут последовать в случае его победы.
Похоже, то, что не удалось Зенону Позняку и его соратникам в начале девяностых, происходит сейчас: национализм начинает восприниматься как модная, стильная и прогрессивная идеология.
Именно поэтому националистам с такой легкостью удалось навязать протестующим свою эстетику и свою атрибутику. И хотя в открытую об этом не говорится, риск того, что в случае победы политическое поле Беларуси будет полностью присвоено прозападно-националистическими силами, действительно велик.
Естественно, интересы тех, кто не впишется в этот новый идеологический мейнстрим, будут полностью проигнорированы.
