Осенью 2019 года в Беларуси пройдет очередная перепись населения. Вокруг нее уже кипят нешуточные страсти. Националистическими СМИ и группами в социальных сетях развернута активная агитация в пользу того, чтобы в качестве своего родного граждане республики указывали именно белорусский. Националисты боятся получить подтверждение, что по-белорусски в Беларуси говорят куда меньше людей, чем им хочется.
Этот страх закономерен. Ведь данные переписи 2009 года зафиксировали существенное снижение востребованности белорусского языка среди этнических белорусов.
Во-первых, заметно сократилось число белорусов, определяющих белорусский язык как родной: в 1999 году белорусский назвали родным 85,6% людей, идентифицирующих себя как белорусы, в 2009-м — только 60,8%.
Особенностью языковой ситуации в Беларуси как в 1999, так и в 2009 году был значительный разрыв между числом людей, заявляющих белорусский язык как родной и реально использующих его в повседневном бытовом обиходе (прежде всего, в кругу семьи).
Так, в 1999 году заявили, что по-белорусски разговаривают дома 41,3% белорусов (по-русски — 58,6%). К 2009 году доля разговаривающих дома по-белорусски упала до 26%; доля использующих русский язык возросла до 69,7%.
Таким образом, зафиксировано значительное сокращение численности людей, не только номинально идентифицирующих белорусский как родной, но и практикующих белорусскоязычие в быту.
Сокращение доли людей, называющих белорусский язык родным, представляется вполне объяснимым и свидетельствует о крайне неустойчивых и поверхностных представлениях о самом понятии «родного языка». В 1999 году, очевидно, еще сказывались последствия периода «белорусизации» начала 1990-х годов, когда государственная политика была ориентирована на формирование установки, что родным языком белоруса может быть только белорусский.
Снятие идеологического пресса государства в языковом вопросе привело к тому, что к 2009 году многие русскоязычные белорусы предпочли в качестве родного указать реальный язык повседневного обихода, то есть русский.
А вот резкое сокращение (с 41 до 26%) доли бытового употребления белорусского языка вызывает вопросы. Как представляется, 10 лет — недостаточный срок, чтобы привести к столь существенным сдвигам в языковой практике, особенно на уровне домашнего обихода. Отчасти это может быть объяснено естественной убылью старшего поколения сельских жителей, преимущественно использовавших разговорный белорусский язык.
Однако здесь наблюдается не только изменение реальной языковой практики, но и сдвиг в восприятии языка. Важным языковым сегментом в Республике Беларусь является «трасянка» — сельское и отчасти городское (преимущественно среди людей рабочих специальностей) просторечие, возникшее в результате смешения русского и белорусского языков.
Переписи это явление не отражают, поскольку носители «трасянки» предпочитают относить ее либо к русскому, либо к белорусскому языку.
Как представляется, значительная доля респондентов, заявивших в 1999 году, что они общаются дома на белорусском, имела в виду именно «трасянку»; к 2009 году многие из них уже заявили, что общаются дома на русском, понимая под этим все ту же «трасянку».
Причины этого сдвига описаны нами выше: инерция «белорусизаторских» установок в 1999 году обусловливала определение «трасянки» как белорусского языка; к 2009 году ослабление «идеологического эха» белорусизации и высокий престиж русского языка побуждали идентифицировать «трасянку» уже в качестве этого последнего.
Налицо тенденция, когда понятие «родного языка» все больше ассоциируется с реальным языком повседневного бытового общения, а не с «титульным» языком национальности.
Формула «белорусский язык — родной язык белорусов» перестает быть актуальной: многие русскоязычные белорусы, с раннего детства использующие русский язык в качестве основного средства общения, указывают именно его, а не «титульный» белорусский, в качестве родного.
Если эта тенденция сохранится, то новая перепись может обнаружить еще большее количество белорусов, называющих русский язык своим родным. И именно этого хотят не допустить белорусские националисты, развернувшие свою агитацию в СМИ и соцсетях.
Языковой вопрос остается «больным» и потенциально конфликтогенным для Беларуси. Белорусский национальный миф является в своей основе этническим и языковым, то есть основанным на убеждении, что в основе белорусской нации как политической общности лежит общность этническая, основанная на особой культуре и особом языке. Без языка нет нации — это символ веры белорусского национализма.
С этой точки зрения преобладание русского языка в бытовом обиходе, а также сам его статус как государственного наравне с белорусским видится как ненормальное, противоестественное состояние, а итоги референдума 1995 года, когда граждане высказались за предоставление русскому и белорусскому языку равного статуса, воспринимаются как результат «манкуртизации» белорусов — забвения ими своих национальных корней.
Соответственно, миссия националистов — это возрождение подлинной в их понимании национальной культуры и идентичности, основанных исключительно на белорусском языке.
При этом мнение большинства населения националистов не особенно волнует, поскольку они видят только себя в качестве истинных хранителей и интерпретаторов «беларушчыны» («белорусскости»).
Следует отметить, что и государственная языковая политика строится, по сути, на той же этнической концепции. Русский и белорусский языки по Конституции имеют абсолютно равный статус, поэтому неправильно говорить, что русский в Беларуси — «второй государственный»: законы не определяют, какой язык «первый», а какой «второй», и что из этого следует.
Однако по факту действительно обеспечивается символический приоритет белорусского как «титульного» и «национального». Это выражается в ряде таких «мелочей», как абсолютное преобладание белорусского языка на уличных указателях и дорожных знаках, латинская транслитерация имен и фамилий в паспортах «по умолчанию» с белорусского (Uladzimir вместо Vladimir, Dzianis вместо Denis, Sidarau вместо Sidorov и тому подобное), отсутствие русского языка на национальной валюте и так далее. Объявления в транспорте также делаются преимущественно на белорусском (в последнее время — еще и с добавлением английского, но без русского).
Еще одна новация — транслитерация топонимов и названий улиц на русский с белорусского. В результате в русскоязычном обиходе появляются такие курьезы, как улица Гаспадарчая (Хозяйственная), Першамайская (Первомайская), Перамоги (Победы), Будавников (Строителей) и тому подобное.
Весь этот комплекс мер зачастую называют «мягкой белорусизацией», которая заключается в повышении символического статуса белорусского языка и расширении его присутствия в общественной жизни, но без открытых ограничений в отношении русского.
Однако белорусские националисты считают все эти меры недостаточными, указывая на то, что пока русский язык остается в Беларуси государственным, он все равно будет «глушить» и вытеснять белорусский.
Своя логика в этом есть. Действительно, исторический опыт показывает, что «малые» языки, оказавшиеся в тени «больших», как правило, ассимилируются последними, особенно в случае их близкого родства.
Именно поэтому практически все малые нации, отделившиеся от империй, проводили последовательную политику административной дискриминации и вытеснения бывшего «имперского» языка.
Нередко с депортациями и геноцидом его носителей.
Так, становление чешской нации сопровождалось ограничениями и притеснениями немецкоязычного населения, что дало Гитлеру повод для вторжения в Чехословакию. Итогом стала тотальная депортация судетских немцев.
По тем же причинам Прибалтийские государства сначала избавились от немецких элит, а сегодня ограничивают права русскоязычного населения.
Понятна с этой точки зрения и жесткая языковая политика Украины, где в русском языке и культуре видят опасного конкурента. В этом свете показательно признание заместителя министра информации Украины Дмитрия Золотухина, что, несмотря на все жесткие меры по ограничению русскоязычного контента, сегодня русскоязычная массовая культура (в частности, музыкальная) однозначно выигрывает конкуренцию у украинской.
Малым языкам действительно сложно конкурировать с «большими» без создания для них тепличных условий со стороны государства, что так или иначе предполагает ограничения и дискриминацию в отношении языка-конкурента. Но даже это далеко не всегда помогает.
Однако насколько оправдан подобный «языковой фетишизм» в 21 веке?
К чему приводит стремление навязать «национальный» язык в качестве единственного средства коммуникации, когда значительная часть (если не большинство) населения говорит на другом, хорошо видно на примере тех же государств и Украины, где языковой вопрос остается перманентным источником внутренней и международной напряженности.
Беларуси пока удалось избежать соблазнов воинствующего языкового национализма, однако то, что так будет и впредь, отнюдь не гарантировано.
