На прошедшем 31 марта в Риге Республиканском родительском собрании, посвященном школьной реформе, слово «нацизм» было одним из наиболее часто звучащих. Справедливо ли? И если да, то что нам делать с этим нацизмом?
Диагностика
Нацизм — неприемлемое, ненавистное явление. Но диагностировать его надо уметь, а умения этого — нет. Контрольный совет (орган «координации политики союзников в отношении контроля над Германией и Австрией» — прим. RuBaltic.Ru) не испытывал проблем с диагностикой, поскольку нацисты называли себя нацистами.
Поэтому первая сложность очевидна: нацисты перестали называть себя нацистами, в связи с чем и появилась потребность в диагностике. Развилось явление, которое в научной литературе стало называться криптофашизмом.
Умберто Эко замечает: «Ур-фашизм до сих пор около нас, иногда он ходит в штатском. Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: “Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы черные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях”. Увы, в жизни так хорошо не бывает! Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. Наш долг — выявлять его сущность и указывать на новые его формы, каждый день, в любой точке земного шара».
Вторая сложность — отсутствие общепринятого определения нацизма, а также методики диагностики.
Третья — действие так называемого закона Годвина: «По мере разрастания дискуссии в Usenet вероятность сравнения, упоминающего нацизм или Гитлера, стремится к единице». В широком смысле этот закон является отражением тенденции к «тривиализации нацизма», цель которой — сделать нацизм нестрашным. Саласпилс — это всего лишь трудовой лагерь.
Четвертая проблема не так очевидна: кто уполномочен проводить диагностику? Точнее, так: чья диагностика будет настолько весомой, что окажется общепризнанной?
Понятно, что на первом месте стоят победители. Потому что «горе побежденным». Но в отношении Италии, например, процесс денацификации не проводился. В разделе Х «О заключении мирных договоров и о допущении в Организацию Объединенных Наций» Потсдамского соглашения сказано, что «Италия сама освободилась от фашистского режима и сделала большой прогресс в направлении восстановления демократического управления и учреждений».
На втором месте, конечно, суды. Но они этого делать не умеют и уметь не хотят. Примеры — есть.
Дальше по списку могут быть «весомые» политики. Потому что одно дело, если Петр Порошенко назовет американский режим «нацистским», и другое — если в отношении украинского режима так выскажется Дональд Трамп.
«Вес» политика, очевидно, имеет значение. Так, например, в июне 2015 года Палата представителей Конгресса США при обсуждении законопроекта об ассигнованиях на нужды Министерства обороны приняла специальную поправку, инициированную конгрессменом от штата Мичиган, которая гарантирует, что вооруженные силы США «не будут обучать членов омерзительного неонацистского батальона “Азов”».
Итого «Азов», на глазах уже перерастающий из полка в бригаду, диагностирован конгрессменом США как «неонацистский», но единственное последствие этой диагностики — запрет на обучение его бойцов американскими военными специалистами.
В самом низу списка стоят ученые и общественные организации. Последним обычно говорят, что их оценки ненаучны и эмоциональны, а первым — что их мнение субъективно и не является общепризнанным.
Можно задаться также вопросом о том, какой смысл имеет диагностика нацизма, когда международной конвенции по предотвращению нацизма нет? Что должно следовать после того, как тот или иной режим или партия диагностированы как нацистские?
Однозначного ответа на этот вопрос нет.
Процесс денацификации
Важно не только то, кто проводит диагностику, но и то, кто проводит процесс денацификации, поскольку опыт денацификации Германии показал, что в разных зонах оккупации и процесс протекал по-разному, несмотря на единую правовую рамку. Так, например, Алексей Равнюшкин, исследовавший реализацию Потсдамского соглашения в английской оккупационной зоне, отмечает, что англичане делали упор на «политическое очищение», при этом Уинстон Черчилль считал, что главных нацистских преступников следует вешать без суда, ибо противозаконность их деяний очевидна.
Если бы союзники пошли по этому пути, у нас не было бы основополагающего, по сути, антифашистского документа — приговора Нюрнбергского трибунала.
Диссертация Елены Жаронкиной называется «Политика американских оккупационных властей по денацификации и демократизации Западной Германии», т. е. термин «демократизация» употреблялся американцами уже тогда. Во что выродилась «демократизация» к сегодняшнему дню — известно.
Исследователь аналогичного советского опыта Лариса Гудашова пишет, что «В своей деятельности Советская военная администрация (СВАГ) руководствовалась коммунистической концепцией возрождения Германии, осуществление которой в сфере культуры, науки и образования должно было способствовать преодолению идейного наследия нацистов и распространению в Германии коммунистической субкультуры с присущей ей системой ценностей. Такая эволюция общества обеспечивала распространение влияния СССР. Однако программные установки Москвы не были подкреплены детальным планом их реализации. Многое зависело от конкретных обстоятельств и интуиции людей, претворявших в жизнь решения Центра».
Итого три «денацификатора» — три подхода. И две Германии в итоге.
Неонацизм: что нового?
Мир меняется — меняется и нацизм. В частности, согласно Михаилу Делягину, поменялся базовый ресурс человечества — им стало человеческое сознание. Из человека с обработанным сознанием можно извлечь больше, чем абажур и несколько кусков мыла.
Поэтому физическому уничтожению сейчас предпочитают уничтожение ментальное: в Прибалтике не расстреливают русских, а последовательно пытаются вылепить из них эстонцев, литовцев и латышей.
Поменялись и методы. Подписанный 7 января 1946 года приказ Контрольного совета №2 «О конфискации и сдаче оружия и боеприпасов» в пункте 7 устанавливал ответственность за его нарушение: «Любое лицо, отказывающееся подчиниться данному приказу, подлежит уголовному преследованию, включая смертную казнь». Т. е. союзники, как победители, могли воспользоваться грубыми и эффективными мерами воздействия. За 73 года после Победы отношение к смертной казни поменялось радикально… Какие методы могут быть предложены в наши «вегетарианские» времена?
Еще одно наблюдение связано с тем, что несколько последних десятилетий мир был однополярным. И если довоенные фашизмы были «суверенными», то современные — нет. Как пишет Умберто Эко, «только следом за итальянским фашизмом — в тридцатые годы — фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии и даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии». Прибалты, при всех их метаниях, были всё-таки суверенными.
Может ли фашизм развиваться в стране, полностью или частично находящейся под внешним управлением? А если может, то как? И какова тут роль «внешнего управляющего»?
Еще одна современная особенность — появление «электронного государства». Революционность — один из маркеров нацизма (Роджер Гриффин определяет нацизм как революционный популистский палингенетический ультранационализм), но что должна представлять собой революция в «электронном государстве»? Государстве, которым можно управлять с помощью смартфона, сидя в шезлонге за тридевять земель от него…
Понятно, что данный список можно (и нужно) продолжать, но недостаток «общего взгляда» как раз в том, что что-то да останется незамеченным.
