Президент России Владимир Путин 10 февраля 2007 года выступил на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. Его выступление вошло в историю как Мюнхенская речь и было расценено как вызов модели однополярного мира. Какое значение имело выступление Путина для взаимоотношений России и Запада, стал ли мир многополярным спустя 11 лет и почему Китай не станет союзником России в противостоянии с США, аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал старший преподаватель философского факультета МГУ им. Ломоносова, заместитель главного редактора сайта «ТАСС-Аналитика», политический консультант Вячеслав ДАНИЛОВ:
— Г‑н Данилов, удалось ли Путину за 11 лет реализовать те идеи, которые были озвучены в феврале 2007 года? Удалось ли сместить центр тяжести с однополярного на многополярный мир?
— В 2007 году в Мюнхене Путин говорил о том, что многополярный мир уже существует и в нём есть некоторые инстанции, которые не хотят это признавать. Мир сам по себе сложен и неоднозначен, и он требует к себе соответствующего отношения. Некий единый центр силы уже не может контролировать эту сложную систему: существуют разные центры влияния. К примеру, кроме G7 уже тогда были G8, G20 и так далее. Китай и Россия в этом списке влиятельных игроков тоже не на последнем месте.
Когда Путин говорил о том, что мир должен быть многополярным, он обращался в первую очередь к США, объясняя, что существуют разные силы и структуры, у которых есть свои интересы. В этом был смысл путинской речи. В западных СМИ ее часто воспроизводят как «русский медведь проснулся», но это выступление не было агрессивным. Путин говорил, как кот Леопольд: «Ребята, давайте жить дружно».
Сама речь носила ситуативный характер. Сергей Иванов на питерском форуме рассказал об обстоятельствах ее появления. Изначально никакого жесткого заявления не предполагалось. Ситуацию поменяла позиция американцев по поводу российских отношений с Беларусью, которая за сутки до Мюнхенской речи изменилась на прямо противоположную.
Тогда Путин попросил спичрайтеров переписать речь и выступил с текстом жестким, который был реакцией на конкретные действия в конкретном месте в конкретное время.
Мюнхенская речь не имела стратегического значения, но за ней стояли политическое желание и политическая воля. Я думаю, никто тогда не знал, к каким последствиям приведет это выступление. Никто не знал, что после этой речи Россия станет главным соперником глобального Запада, чуть ли не воплощением вселенского зла.
Трудно сказать, к чему в итоге всё это приведет. Этот факт требует осознания. А мы привыкли жить в мире, где наши западные конкуренты в публичной риторике называются «западными партнерами».
— Российские официальные лица до сих пор их так называют.
— Мы ведь хотели быть приняты в мир глобальных элит. Порядок международной глобализации, который существовал с 1990‑х до нынешних лет, подразумевал размытие национальных суверенитетов и формирование глобальных элит, которые будут субполитичны, либеральны и демократичны. Но что-то пошло не так.
— В своей речи Путин также напомнил о заверениях США в том, что после роспуска Организации Варшавского договора НАТО не будет расширяться. Уже после выступления в Мюнхене в 2009 году к Альянсу присоединились Хорватия и Албания, в 2017‑м — Черногория.
— Это известная тема, которая часто педалируется в российских СМИ. Но в истории о нерасширении НАТО на восток вы не найдете никаких реальных документов, которые бы обязывали Запад к чему-либо. Якобы есть разговор между Горбачевым и представителями Запада, но документального подтверждения этого разговора и этих слов нет.
Наша любовь к западным партнерам всегда отличалась странным представлением о том, что они держат слово.
История расширения НАТО на восток — это печальная и грустная история, особенно для бывшего крупного центра силы — Советского Союза, а также для стран «второго мира», которые в августе 1991 года в один момент стали странами «третьего мира». То, что для нас крупнейшая геополитическая катастрофа XX века, для Запада — естественный ход событий. Не более чем одна из побед «движения демократии в страны с авторитарным и тираническим правлением».
— Можно ли сказать, что Мюнхенская речь способствовала расширению НАТО?
— Я думаю, что нет. Запад не понял тогда, что это было. Я помню публикации западных СМИ.
— Тогда министр иностранных дел Чехии Карел Шварценберг сказал, что Путин ясно и убедительно доказал, почему НАТО должен расширяться.
— На Западе существует странное представление о том, что практика расширения демократии должна усиливаться. Путин после Мюнхенской речи оказался фигурой, которая стала олицетворять всё негативное, злое и противостоящее «прогрессивным силам» (которые обобщенно стоит понимать как яркую белозубую улыбку американского президента). То есть всё, что противостоит дядюшке Сэму, — это Путин.
Заметьте, мы не знаем никаких речей, которые бы прочитал Ху Цзиньтао (председатель КНР с 2003‑го по 2013 год — прим. RuBaltic.Ru). Китай, как правило, спокоен и, как правило, молчит. Но если мы посмотрим на вопросы геополитической стратегии, мы увидим, что основная линия разлома сегодня в мире проходит не между Россией и Соединенными Штатами, а между Китаем и США. И тут вдруг Путин вышел и позволил себе что-то сказать.
Это было для Запада немыслимо в 2007 году, хотя Россия динамично развивалась. Путина в то время считали западным ставленником, человеком, который должен говорить по тексту, написанному спичрайтерами из «вашингтонского обкома».
Я помню некую паузу, которая сложилась в СМИ относительно путинской Мюнхенской речи. Восприятие этого события проходило как восприятие больным новости о том, что у него рак: сначала идет отрицание, негодование, а потом — торг и принятие. Отношение к Путину на Западе после Мюнхенской речи похоже на эти четыре стадии. Пока кроме последней, естественно. Сторговаться не получилось, негодование не сработало. Остается ждать хоть какого-то принятия.
— То есть Вы считаете, что сейчас переходный период от торга к принятию?
— Я боюсь, что история зашла слишком далеко. Конечно, сложно сделать Путина персоной non grata, наложить на лидера государства персональные санкции. Всегда нужно оставлять некую «форточку», чтобы через нее перебрасываться самолетиками, на которых хоть что-то написано. Но всё идет к этому.
После Мюнхенской речи Россия стала похожа на Карфаген в речах римских политиков.
— Вы упомянули Китай как особый центр силы, который угрожает идее США об однополярности. С Вашей точки зрения, Китай сегодня или в ближайшем будущем несет в себе геополитическую угрозу для России?
— Я думаю, что нет. Активно обсуждается тема заселения гигантскими массами теплолюбивых китайцев нашего холодного Дальнего Востока. Насколько мне известно, ни о чём подобном китайцы не думают. Им это не нужно, их геополитическая задача — это «колонизация» Восточной Азии и работа с Африкой. Китай не живет в мире, в котором завтра решается всё. Они живут в мире, где послезавтра важнее, чем завтра. Поэтому думать о том, что завтра придут китайцы и захватят весь бизнес во Владивостоке, вывезут весь наш лес, — это полная ерунда.
Китай России не угрожает, но есть другая проблема. Он слишком автохтонен: живет в совершенно ином мире, чем мы. Условно говоря, если в нашем мире время меряется веками, в мире китайцев время меряется вечностью. Эти люди никуда не торопятся, они тихо и мирно идут к глобальной победе, которую, исходя из своей геополитической философии, даже могут не заметить.
Китай — плохой союзник. С ним можно договориться по каким-то очень локальным вопросам, но стать частью большого проекта по противостоянию США мы с Китаем никогда не сможем, потому что это им не надо. Им это не надо, и мы для них не существуем.
Россия была для Китая важной и значимой, когда мы вместе реализовывали большой левый проект. Тогда для китайцев были значимы Ленин и «большой брат на севере», который первым реализовал социальный эксперимент по противостоянию капитализму. Но с тех пор Россия стала просто одной из северных стран.
Россия не сможет сделать Китай своим союзником в большой геополитической игре — только в локальных вопросах.
— Безусловной зоной геополитических интересов России является постсоветское пространство, и мы наблюдаем, как оно сужается. В первую очередь, мы говорим об Украине. По Вашему мнению, политика Запада в дальнейшем будет направлена на ослабление влияния России в СНГ?
— СНГ. Вы еще помните эти три буквы?
— Содружество ведь еще официально существует. Даже Украина в него входит.
— Официально много чего существует. Я бы не сказал, что геополитические интересы России сузились. Операция в Сирии показывает, что у страны есть свои интересы далеко за границами СНГ.
Что же касается стратегии Запада по отношению к России, здесь ничего нового и интересного ждать не следует. Запад будет стараться «изымать» наших соседей из тесного и активного общения с нами, то есть работать по Казахстану и Беларуси. Насколько я понимаю, существуют некоторые противоречия по поводу того, как разрушать дальше то, что мы не очень удачно в последнее время называем Русским миром. Тем не менее динамика очевидна: Запад продолжит вовлекать всё больше игроков, которые окружают Россию, в так называемое западное партнерство.
Если бы сейчас Евросоюз не переживал кризис, я думаю, гораздо более активные революционные процессы шли бы в Беларуси.
— На Ваш взгляд, что можно понимать под Русским миром? Один из самых высоких процентов русских среди населения — в Прибалтийских государствах: в Латвии и Эстонии. Латвия и Эстония — это Русский мир или нет?
— Кипр — это Русский мир? В Лимассоле 30% населения — это русские. Испанский Коста-дель-Соль, где одна за одной стоят деревни, нашпигованные выведенными из России деньгами российских олигархов и прочего малого и среднего бизнеса, — это Русский мир? А Лондон, где русскоговорящих, по самым скромным оценкам, около миллиона — это Русский мир? Эти вопросы я задавал Вячеславу Никонову: «Вы возглавляете фонд “Русский мир”. Что это значит? Какая стратегия стоит за этим выражением? Что Вы имеете в виду, когда говорите о Русском мире с высоких трибун? Совершенно непонятно».
Русский мир — это что-то, что является основанием наших геополитических претензий? Крым — был ли он Русским миром до 2014 года? Вот вопрос.
Нигде нет внятного понимания стратегии, которая стоит за ярким хорошим выражением «Русский мир». Когда-то оно использовалось, чтобы обозначать территории, где говорят на русском языке. Тогда все русскоязычные — это Русский мир? А Беларусь? А Украина, которую мы потеряли? И что значит выражение «потерять Украину»? Это всё сложные вопросы, которые никем не продуманы и не осмыслены.
Одна из основных проблем России: у нас нет до сих пор никакой вменяемой геостратегической философии, нет толковой геостратегии. Мы всегда работаем в режиме некой реакции, предполагая, что мы живем в мире, где всё идет естественным образом, а значит, идет правильно.
Россия считает, что реагировать нужно только на «вызовы», как это называется в международной риторике: от экологии до злобных диктаторов и инопланетян между природой, людьми и нечеловеческим разыгрывается эта драма вызовов, которые нам бросают. И одним из локальных ответов на эти вызовы когда-то стала идея Русского мира, которая, к сожалению или к счастью, оказалась чем-то большим.
Русский мир появился в риторике в середине 2000‑х в контексте культурного взаимодействия, существовал где-то на задворках, где хор русских казаков пел в посольстве Хорватии, — и не более того.
Никто не ожидал, что к началу 2010‑х этот мем обретет полновесное звучание и рядом со словами «Русский мир» на картинке появятся танки.И есть еще один вопрос. Входит ли Россия в этот Русский мир? Я бы сказал, что мы сами себя боимся. Нужно преодолеть себя и сделать так, чтобы Россия стала частью Русского мира.
