Начало нового, 2018 года в Латвии обозначилось очередными всплесками русофобских высказываний. Сначала продюсер и музыкант Гунтарс Рачс пожаловался, что русские Латвии продолжают праздновать Новый год по московскому времени. После депутат Сейма, член националистической партии «Всё — Латвии!» — ТБ/ДННЛ Александр Кирштейнс назвал русский язык языком мирового сионизма. О причинах подобных высказываний, а также о том, как русофобия стала частью государственной политики, аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал историк, координатор Совета общественных организаций Латвии (СООЛ) Виктор ГУЩИН:
— Г‑н Гущин, почему некоторые латышские политики и общественные деятели позволяют себе конкретные выпады в адрес русских Латвии? Какие для этого были исторические предпосылки?
— После восстановления независимости Латвийской Республики в 1991 году русофобия де-факто стала государственной идеологией. Этому способствовало принятие определенных законодательных актов.
Точкой отсчета здесь является принятие Декларации о восстановлении независимости 4 мая 1990 года, в которой были четко прописаны два тезиса: о непрерывности континуитета (существования) Латвийского государства де-юре с 1918 года до 1990 года и об оккупации Латвии с 1940‑го по 1990 год.
Этот документ был принят с подачи радикальной части западной латышской эмиграции, лелеющей надежду возродить этнократический политический режим Карлиса Улманиса, существовавший в 1934–1940 годах, а также обелить и облагородить преступный имидж латышских нацистских коллаборационистов периода нацистской оккупации Латвии в 1941–1945 годах.
Отмечу, что оба тезиса, прописанные в Декларации, не имеют обоснования ни с исторической точки зрения, ни с точки зрения международного права (иными словами, рассчитаны только на внутреннее потребление), но именно они предопределили формирование законодательства в отношении национальных меньшинств, а также в отношении исторической политики Латвии.
Поэтому разделение жителей Латвии на граждан и неграждан, принятие дискриминационных по отношению к русскому национальному меньшинству законов о языке и об образовании, переписывание истории Латвии в угоду радикальной части западной латышской эмиграции и борьба с памятниками советской эпохи — это лишь претворение в жизнь той концепции, которая была сформулирована в Декларации о восстановлении независимости.
Так что и все проявления русофобии, которыми отмечен период независимости Латвийской Республики после 1991 года, — это лишь следствие той законодательной базы, которая на основе Декларации о независимости была принята в 1990–2000‑е годы.
То же самое проявление русофобии мы видим сегодня и в нежелании правящей элиты предоставить статус праздничного дня православному Рождеству, которое с большим размахом отмечали в довоенной Латвии. Ведь в противном случае придется признать, что русские здесь не только есть, но и имеют право на свои праздники, а значит, и иностранный статус русского языка также может быть оспорен, как и вся русофобская идеология.
На мой взгляд, то, что позволяют себе говорить отдельные политики вроде Кирштейнса или [Эдвина] Шноре (о «русских вшах»), а также то, что подобные высказывания встречают всё более широкую поддержку со стороны правящей политической элиты и латышского молчаливого большинства, свидетельствует о серьезном психологическом заболевании всего латышского общества, название которому — национальный радикализм или неонацизм.
Но говорить о том, что такие высказывания возникают сами по себе и никак не связаны с национальной и исторической политикой государства, т. е. отражают лишь частное мнение, не приходится. Эти взгляды сформированы и целенаправленно поддерживаются политикой государства.
При этом очевидно, что политика русофобии наносит огромный ущерб не только национальным меньшинствам, но и латышской нации. Во многом благодаря именно этой политике после 1991 года мы наблюдаем постоянное уменьшение численности латышей. В то время как при нахождении Латвии в составе Российской империи или СССР количество латышей, наоборот, постоянно росло.
— В чём, по Вашему мнению, причина того, что основная масса латышского населения соглашается с подобными взглядами, несмотря на то что такая политика направлена и против самих латышей?
— На мой взгляд, русофобов среди латышей абсолютное меньшинство. Однако это меньшинство — самая крикливая и наиболее активно присутствующая в СМИ и в общественном пространстве группа, которая и задает тон всем остальным, подавляя любое инакомыслие. Как следствие, абсолютное большинство латышей отмалчивается и никак против этой политики не возражает.
Объяснить это явление можно несколькими причинами, одна из которых — в том числе и пресловутая солидарность по национальному признаку. Еще одна причина — информационная изоляция латышского населения, в результате которой оно не получает правдивой и достоверной информации.
Но главная причина — русофобия возведена в ранг государственной политики, а воевать с государством никто не хочет, поскольку сегодня это будет означать сознательное нанесение ущерба самому себе.
— Как Вы считаете, в целом характерен ли для латышского общества подобный русофобский дискурс?
— Если мы посмотрим на этот вопрос с исторической точки зрения, то увидим, что в исторической ретроспективе, то есть в XVII–XIX веках, не было проявлений русофобии со стороны латышского населения. Более того, в исторической памяти латышского народа Русское царство, а затем и Российская империя остались скорее как государства-защитники, а не агрессоры. На эту особенность латышского народного фольклора в свое время обратил внимание филолог Борис Инфантьев, изучавший латышский народный фольклор периода Великой Северной войны 1700–1721 годов.
То же самое можно сказать и о господствовавшем в то время немецком национальном меньшинстве. Вспомним, еще в 1656 году российский политик и дипломат Афанасий Ордин-Нащокин подписал союзный договор с Курляндским герцогством, а в январе 1658 года герцог Курляндии Якоб отправил Ордину-Нащокину проект договора «О подданстве Курляндского князя Якубуса в Российскую державу».
В соответствии со статьей 1 договора Курляндия переходила в подданство и «в полную совершенную оборону» Русского царства. Однако из-за очередной шведско-польской войны, втянутой в которую оказалась и Курляндия, этот договор остался на бумаге. Планам герцога Якоба суждено было сбыться спустя более чем сто лет, когда в 1795 году Курляндский ландтаг принял решение о добровольном присоединении Курляндского герцогства к России.
Присоединение к России оградило Курляндию от борьбы за ее территорию других государств, ведь период мирного существования, с шестимесячным перерывом во время Отечественной войны 1812 года, продлился до 1915 года, когда Курляндская губерния была оккупирована германскими войсками.
Также позитивное значение присоединения Курляндского герцогства к России выразилось в том, что уже в 1817 году, т. е. спустя всего двадцать два года после присоединения, император Александр I подписал указ об отмене в Курляндии крепостного права, что самым положительным образом сказалось на развитии латышского крестьянства. Такое решение за время своего господства в Ливонии и Курляндии не приняли ни немцы, ни шведы, ни поляки.
Кроме того, позитивное значение присоединения Курляндского герцогства к Российской империи выразилось еще и в том, что оно стало последним шагом к объединению в границах одного государства территорий, на которых в XIX веке, опять же при поддержке Российской империи, сформировалась единая латышская нация и которые в XX веке стали основой территории независимой Латвийской Республики.
Важнейшей отличительной особенностью национальной политики Российской империи в остзейских провинциях (Эстляндии, Лифляндии и Курляндии) было то, что здесь именно при поддержке Российской империи стали быстро развиваться языки и культура местных народов: эстонцев и латышей — и, как следствие, началось быстрое формирование национальной интеллигенции. Эта особенность национальной политики России в еще большей мере проявилась в период пребывания прибалтийских советских республик в составе СССР, что имело своим результатом постоянное увеличение численности местных титульных наций.
Первые серьезные проявления русофобии можно наблюдать после образования независимого Латвийского государства.
Официальную поддержку со стороны государства эти явления получили после 15 мая 1934 года, то есть после государственного переворота Карлиса Улманиса. Если до переворота образование на русском языке всячески поощрялось, то после переворота, наоборот, стало быстро сворачиваться, что не могло не привести к ограничению возможностей для русского населения сохранить и развить свою национально-культурную идентичность.
Дальнейшая активизация политики русофобии связана с периодом нацистской оккупации Латвии в 1941–1945 годах. При этом нельзя утверждать, что политика нацистов была односторонне русофобской как в плане идеологии, так и в плане возможностей получить школьное образование на русском языке. Историк Борис Равдин обратил внимание на тот факт, что в период фашистской оккупации русские школы в Латвии работали и даже открывались новые.
— А что можно сделать, чтобы изменить государственную политику русофобии в Латвии?
— Чтобы изменить положение, сегодня требуются кардинальные меры по демократизации государства, направленные не только на восстановление всеобщего избирательного права, но и на демократизацию государственной идеологии. Идеология построения латышской Латвии изначально является недемократической и изначально предполагает поддержку русофобии. Поэтому без отмены подобной идеологии предотвратить новые русофобские всплески невозможно. Они будут лишь набирать силу.
В то же время я уверен, что преодоление русофобии в Латвии исторически неизбежно. Как в свое время говорил поэт Ян Райнис, «Латвия будет либо демократической, либо ее не будет вообще». Поэтому иной альтернативы, кроме как восстановить основы демократического политического устройства, у Латвии сегодня нет.
