Перепись населения, которая пройдет в Беларуси осенью этого года, стала очередным поводом для дискуссий о национальной идентичности белорусов. Как обычно, тон в ней задают националисты, призывающие население указывать в качестве своего родного языка исключительно белорусский. Языковая сфера в Беларуси остается предельно идеологизированной и мифологизированной. Аналитический портал RuBaltic.Ru решил рассмотреть основные языковые мифы.
Беларусь — славянская Ирландия
Националисты любят сравнивать языковую ситуацию в Беларуси с ситуацией в Ирландии, где гаэльский язык был практически полностью вытеснен английским.
Смысл подобной аналогии понятен.
Уподобляя отношения Беларуси и России отношениям между Ирландией и Великобританией, белорусские националисты пытаются представить Беларусь жертвой колониальной экспансии со стороны восточного соседа.
Некорректность аналогии между парами Россия — Беларусь и Великобритания — Ирландия очевидна. Гаэльский язык относится к группе кельтских языков, тогда как английский язык — германский, с сильным романским влиянием в лексике. То есть этническая и языковая дистанция между англичанами и ирландцами очень велика, англичане изначально воспринимали ирландцев как чужаков, причем стоящих на низшей ступени развития.
Ничего подобного в отношениях между русскими и белорусами никогда не было.
Если англичане и ирландцы изначально представляли собой четко очерченные неродственные этнические группы, то степень взаимной близости между белорусами и русскими такова, что сам вопрос, являются ли они разными народами, всегда был дискуссионным.
По сей день формула «белорусы и русские — один народ» весьма распространена на уровне как обывательского сознания, так и публичной риторики.
В дореволюционной России белорусы рассматривались как часть «триединого русского народа». После Октябрьской революции эта концепция была объявлена «шовинистической», хотя на самом деле она означала, что белорусы наравне с малороссами и великороссами включались имперскими властями в состав «господствующей» нации.
В Российской империи существовало четкое разграничение между русскими и «инородцами», в отношении которых действительно применялись разного рода дискриминационные практики и ограничения.
Однако ни белорусы, ни украинцы «инородцами» не считались, что радикально отличало их положение от статуса тех же ирландцев в Великобритании.
Соответственно, белорусский язык до революции считался «наречием» русского языка. Перепись 1897 года представляла русский язык как трехсоставный, включающий в себя великорусский, белорусский и малорусский «языки», которые считались разговорными диалектами, объединенными общей литературной формой.
Зародившиеся в XIX веке белорусский и украинский национализмы оспорили эту концепцию, заявив, что белорусский и украинский являются полностью самостоятельными языками. И хотя впоследствии советская национальная политика разрешила этот спор в пользу национальной самостоятельности белорусов и украинцев, «идеальными» языковыми нациями Беларусь и Украина так и не стали, а широкое распространение русского языка по-прежнему не дает покоя местным националистам.
Миф о старобелорусском языке
В основе белорусского языкового мифа лежит представление о том, что уже во времена Великого княжества Литовского на территории Беларуси сложился особый язык, являющийся предком современного белорусского, — старобелорусский язык. Термин «старобелорусский язык» ввел в оборот в начале ХХ века этнограф Евфимий Карский, и в современной Беларуси письменный язык времен ВКЛ определяется именно так.
Более традиционным для дореволюционной российской историографии было определение письменного языка ВКЛ как западнорусского, в ходу это определение и в современных исторических сочинениях в России.
Сами же жители ВКЛ называли свой язык просто «руским».
Насколько сильно этот «руский» язык отличался от языка Московского государства? Различия действительно были. Сближение Литвы с Польшей и обращение в католицизм литовской и западнорусской аристократии закономерно вело к возрастающему влиянию польского языка. Посредством польского приходили и заимствования из других западных языков, прежде всего — латинского. Распространение системы Магдебургского права в Литве привело к многочисленным немецким заимствованиям, особенно в повседневно-бытовой и технологической сферах.
Всех этих новаций московская языковая традиция, где по-прежнему сохранялось сильное влияние церковнославянского, не знала. В результате в XVII веке в Посольском приказе в Москве числились специальные переводчики с «белорусского письма», переводившие незнакомую жителям Московской Руси лексику западнорусских текстов.
Однако говорить, что между Московской и Литовской Русью возникла непроницаемая языковая граница, будет неправильно. Среди православного населения ВКЛ по-прежнему высоким престижем и авторитетом пользовался церковнославянский язык, на который продолжали ориентироваться церковные писатели.
Собственно говоря, даже Франциск Скорина, которого считают белорусским первопечатником, издал «Библию Руску», в которой 63% лексики составляют церковнославянизмы. Учитывая, что культура того времени была глубоко религиозной, влияние церковнославянского языка не следует недооценивать.
Что касается западнорусского языка, то он занимал нижние и средние этажи культурной и социальной иерархии и воспринимался как «простая мова» в противовес «высокому» языку церкви.
Поэтому, несмотря на возникшие различия, Западная и Восточная Русь продолжали жить в общей культурной парадигме.
В частности, именно благодаря этому в XVII веке стала возможной массовая миграция в Москву православных деятелей Речи Посполитой, испытывавших религиозные притеснения у себя на родине. Причем эти люди не замкнулись в эмигрантском гетто, а активно включились в духовную и политическую жизнь России, что было бы невозможно без изначальной культурной близости.
В Российской империи запрещали белорусский язык
К моменту вхождения в состав России старый западнорусский язык пришел в полный упадок и был окончательно вытеснен польским. Белорусские же народные говоры самостоятельной литературной обработки не имели и в лучшем случае использовались в низовых жанрах для создания комического эффекта на потеху шляхте.
Поэтому Российская империя боролась вовсе не с белорусами и белорусским языком (которого как такового тогда и не было), а с польской шляхтой и полонизацией.
Белорусы, как уже отмечалось выше, рассматривались как часть «господствующего» русского народа и как естественный союзник империи против польского засилья на землях древней Руси. В этот период складывается целое течение общественно-политической мысли — западнорусизм, который описывал историю Беларуси и белорусов именно с этих позиций.
Важно отметить, что это было не изобретение кабинетных теоретиков в Петербурге — западнорусизм был продуктом местной интеллигенции и православного духовенства, также рассчитывавших на поддержку Российской империи в противостоянии с ополяченными элитами. Понятно, что в этом контексте вопрос о превращении белорусских говоров в самостоятельный язык попросту не стоял.
Поэтому белорусский национализм, заявивший о себе в начале ХХ века, бросал вызов не только Российской империи, но и тем белорусам, которые считали себя русскими и не видели необходимости ни в политическом, ни в культурном обособлении от России.
В СССР уничтожили цвет белорусской интеллигенции
Плачевное положение белорусского языка нередко объясняют тем, что в период сталинских репрессий в БССР якобы был уничтожен цвет национальной интеллигенции. В частности, именно с этим во многом связан культ расстрельного урочища Куропаты в рядах националистической оппозиции, а также такая акция, как «Ночь расстрелянных поэтов», когда оппозиционные активисты зажигают свечи на ступенях здания белорусского КГБ.
Что ж, факт репрессий против творческой интеллигенции невозможно отрицать.
В то же время нельзя забывать о том, что большинство жертв репрессий возвысились и сделали карьеру в период советской «белорусизации» — политики, направленной на поддержку белорусского языка и культуры, нередко методами жесткого административного принуждения, а также искоренения проявлений «русского великодержавного шовинизма», в том числе западнорусизма как одного из его проявлений.
В этом контексте утверждения, что репрессиями советская власть боролась против белорусского национального сознания, выглядят более чем странно. Зачем бороться с тем, что еще вчера ты сам активно поддерживал и продвигал?
Очевидно, что национальная интеллигенция пала жертвой скрытой борьбы за власть. Под молот репрессий попали многие — старые большевики, военные, «национальные кадры», священники, крестьяне. Одним словом, все, кто воспринимался как малейшая угроза сталинской диктатуре.
При этом сама национальная политика в своей основе оставалась неизменной.
Механизмы воспроизводства национальной интеллигенции продолжали исправно работать, породив уже в послевоенный период целую плеяду «культовых» деятелей, таких как Василь Быков, Алесь Адамович, Владимир Короткевич и многие другие.
Другой вопрос, что в условиях изначально размытой этноязыковой границы между белорусами и русскими и преобладания русского в качестве основного языка советской культуры и науки массовый запрос на обособленную национально-языковую идентичность так и не возник, а белорусские крестьяне, проходя горнило советской индустриализации и урбанизации, с легкостью вписывались в советский русскоязычный контекст.
Этим ситуация в БССР принципиально отличалась от ситуации в Закавказье, Центральной Азии или Прибалтике, где подобной интеграции препятствовали гораздо более глубокие этнокультурные и ментальные отличия местного населения от русскоязычной «метрополии». Поэтому массовое бытовое русскоязычие в современной Беларуси — результат вполне естественного процесса.
Белорусы и русские — не просто братские народы, а народы — сиамские близнецы. Это результат изначальной этнокультурной близости и многовекового совместного проживания.
Поэтому опасность для Беларуси представляет вовсе не русский язык, а попытки под видом национального возрождения навязать белорусам комплекс жертвы и зачистить их национальную память от общего с русскими культурно-исторического наследия.
