Крепостное право на территории Латвии имело давнюю историю. Медленное закрепощение латышских крестьян началось еще в раннем Средневековье, в эпоху, когда Восточная Прибалтика была объединена в колонию, названную Terra Mariana (Земля Святой Марии). Тогда же большая часть землепашцев оказалась в зависимости от немецких феодалов, однако долгое время крепостное право не было нигде прописано. Действовали скорее негласные законы. И только в конце XVI века за оформление официального крепостного права серьезно взялись немецкие власти.
В те времена в Риге жил Давид Хильхен — умный чиновник, полиглот, который много сделал для города. Известно, что он был глубоко образован и умел красиво и грамотно писать на разных языках. Со временем Хильхен смог занять должность секретаря Рижского рата, а позже стал синдиком — одним из крупнейших советников города.
Он периодически ездил с дипломатическими миссиями в Польшу и Швецию, где пытался выторговать для Риги условия наибольшего благоприятствования. Ведь именно во второй половине XVI века после крушения Ливонского ордена Рига была яблоком раздора между шведской и польской короной. Кому сдаться — вот был краеугольный вопрос эпохи для членов Рижского магистрата.
В 1599 году Давид Хильхен объявил о том, что он по заданию прибалтийско-немецких землевладельцев, чьи интересы представлял магистрат, завершил работу над созданием кодекса крепостного права.
Предполагалось, что латышские крестьяне, пользовавшиеся участком земли помещика в течение трех лет, будут окончательно привязаны к владениям своих помещиков. Дети таких крестьян автоматически становились крепостными.
За побег следовали жестокие санкции, а поиск крестьянина должен был продолжаться в течение десяти (!) лет. Также узаконивалось право домашнего наказания, которое в прямом смысле развязывало немецкой аристократии руки.
Кодекс, разработанный достаточно тщательно, так и не был введен в ближайшее время, поскольку уже в 1601 году между Польшей и Швецией разгорелась жестокая война за право обладания Восточной Прибалтикой. Война, во время которой крестьянские поля были опустошены, а урожай активно конфисковывался воюющими сторонами, принесла много бед латышским землепашцам.
Они массово собирались под стенами Риги и разбивали лагеря беженцев, ожидая скорых благоприятных новостей о прекращении войны. И только в 1621 году бои закончились, и Рига досталась шведам. Многие пункты, которые излагал Хильхен, действовали, правда, неофициально.
Шли годы, условия содержания латышских крестьян ужесточались, и почва для введения крепостного права подготавливалась.
Латыши, правда, могли рассчитывать на побег, который оставался их единственной возможностью спастись от произвола и беззакония.
Можно было скрыться у городских стен, просочиться в город, поступить в услужение к бюргерам, затаиться. Конечно, губернские чиновники направляли погоню, которая должна была обнаружить беглых крестьян, но официального закона о наказании сбежавших, в общем-то, не было. Помещики начали жаловаться. И вот…
Жил-был высокопоставленный шведский чиновник Клас Окесон Тотт. Представитель шведской аристократии, доверенное лицо королевы Кристины. В дальнейшем — советник Карла X Густава и Карла XI, который приходился отцом Карлу XII, известному тем, что он потерпел поражение в Северной войне и уступил Петру Великому Прибалтику.
Тот был образованным человеком, просвещенным гуманистом; он замечательно владел несколькими иностранными языками и бывал с дипломатической миссией в Париже. Очень похоже на Давида Хильхена.
В 1665 году его, занимавшего должность губернатора Стокгольма, отправляют на новое место — губернатора Шведской Ливонии, процесс колонизации которой шел полным ходом.
Шведы завладели правом собирать пошлины за использование торговых путей, в том числе устья Западной Двины. Шведская администрация контролировала большую часть сделок на городском рынке. А еще шведские короли задумали редукцию поместий: немецкие землевладельцы, таким образом, утратили часть своих имущественных прав в пользу шведской короны.
И вот, чтобы задобрить балтийских помещиков, Клас Окесон Тотт по приказу короля начал разрабатывать полицейские правила для Ливонии, которые касались в том числе ужесточения судьбы и без того бесправных латышских крестьян.
К 1668 году правила были готовы.
Один из главных пунктов, ужесточавший кодекс Давида Хильхена, гласил, что крестьянин, который к настоящему моменту пользуется помещичьей землей, закрепощается и переходит в собственность помещика. Не три года, не два, — вообще.
Раньше крестьянин мог по закону воспользоваться правом ухода, хотя на самом деле его редко соглашались отпускать и привязывали к земле, используя властные полномочия, но с момента принятия правил Тотта вольная жизнь завершилась. Очевидно, среди латышских крестьян, пользовавшихся землей помещика три года, таковых было большинство.
Следующий пункт был и того беспощаднее: дети такого закрепощенного крестьянина автоматически переходили в разряд крепостных. И не только родные, но и приемные.
Тотт учел один фактор: когда умирали родители-крестьяне, ребенка могли усыновить дяди и тети. Тогда они формально могли претендовать на личную свободу. Теперь же шансов не было.
Все свободные люди, которые вступали в брак с крепостными, также объявлялись крепостными. Как мы видим, закрепощение по Тотту было на самом деле тотальным.
А как же быть с извечной проблемой немецких землевладельцев — поиском беглого крестьянина? Считалось, что если крестьянина не могут поймать один год и один день (в разное время эта норма менялась), то он может закрепиться в городе и стать свободным человеком, хотя и находиться на низшей ступени внутригородской иерархии, поскольку латышские ремесленные цеха в XVI и XVII веках были строжайшим образом запрещены. Ремесло и торговля в Ливонии были сосредоточены в руках немцев. Тотт учел этот фактор.
Согласно его правилам, срок выдачи беглых крестьян достигал десяти лет. Как и у Хильхена.
В полицейских правилах 1668 года был еще один пункт, который отличался особым цинизмом и существенно усложнял жизнь латышским крестьянам. Если немецкий помещик имел финансовую задолженность перед соседом (например, проигрался ему в карты), то он имел право расплатиться «живым товаром» — латышскими крепостными, при этом он оставлял за собой право разлучать детей с родителями.
Такие отданные в заклад на неограниченный срок крестьяне должны были отрабатывать на полях долг своего господина, а потом им разрешалось вернуться. При этом норму отработки определял обычно сам кредитор.
Все правила в целом были чрезвычайно выгодны немецкой феодальной аристократии, и одно из них обслуживало военно-политические интересы шведской короны. Клас Окесон Тотт предписал всем латышским крестьянам в случае необходимости принимать участие в военных походах в составе королевской армии.
Из завербованных латышей и эстонцев формировались передовые военные подразделения, которые обычно засылались в самые горячие точки.
Их можно было пустить на штурм под прицельным огнем неприятеля или прикрыть ими отступление шведских соединений. Иными словами, крепостным латышам была уготована роль «пушечного мяса».
Впрочем, в официальной латвийской историографии как минимум со времен диктатуры Карлиса Ульманиса (1934–1940 гг.) фигурирует тезис о «золотых шведских временах». С ним можно частично согласиться.
«Золотыми» они были только для шведской администрации и немецких торговцев, но уж никак не для латышей, которые в годы шведского управления Ливонией окончательно утратили свою личную свободу и перешли в разряд частной собственности государства и помещиков.
Это неоспоримая часть латвийской истории.
