На этой неделе исполнилось 225 лет со дня рождения Михаила Николаевича Муравьева-Виленского — генерал-губернатора Северо-Западного края Российской империи, подавившего польское восстание 1863 года. В современной Беларуси, с территорией которого и была преимущественно связана деятельность Муравьева в качестве генерал-губернатора, этот юбилей прошел незамеченным. Молчат о нем как государственные, так и оппозиционные СМИ. Муравьев-Виленский — слишком неудобная фигура: высший чиновник Российской империи положил начало современной белорусской нации, провозгласив белорусов частью триединого русского народа и противопоставив белорусских православных крестьян польской шляхте.
После политического кризиса, разразившегося в Беларуси по итогам прошлогодних президентских выборов, споры об историческом прошлом как-то отошли на второй план. И власть, и ее противники озабочены текущим политическим моментом и планами на ближайшее будущее.
Тем не менее это не значит, что дискуссии об историческом прошлом и о национальной идентичности белорусов в скором времени не возобновятся.
Процесс национального строительства в Беларуси продолжается, и в рамках этого процесса идет борьба за то, кто в конечном счете оседлает и монополизирует национальный нарратив.
А от этого, в свою очередь, в немалой степени будут зависеть и белорусско-российские отношения.
Михаил Муравьев в современном белорусском историческом мифе играет роль одного из его главных антигероев, а его имя редко употребляется без приставки «вешатель». Столь дурную репутацию Михаил Николаевич обрел благодаря подавлению восстания 1863 года, которое в современной Беларуси считается национально-освободительным и обычно обозначается как «восстание Кастуся Калиновского».
Традиция эта — давняя и уходящая корнями в советское прошлое, когда в Беларуси создавался культ Калиновского как «народного героя», предтечи большевиков, борца за интересы крестьян против «панов» и царского самодержавия. Миф о Калиновском в тот период носил скорее «социалистический», а не националистический характер, а его русофобские воззвания и высказывания старались не афишировать.
С распадом СССР, напротив, на первый план вышла национальная составляющая деятельности Калиновского, который из крестьянского превратился в национально-белорусского героя.
И это несмотря на то, что издаваемая Калиновским агитационная листовка «Мужицкая правда» была проникнута духом воинствующего польского шовинизма и напечатана польской латиницей на белорусском простонародном языке только для того, чтобы донести эти идеи до крестьян.
Впрочем, в обеих интерпретациях этого мифа Муравьеву-Виленскому отводится роль главного антагониста, стараниями которого «народный герой» был повешен, а «освободительное восстание» — подавлено.
В первом случае Муравьев предстает в образе сатрапа царизма, отстаивающего интересы эксплуататорских классов, во втором — представителя оккупационной колониальной администрации, подавляющего порыв белорусов к национальному освобождению.
Между тем любому мало-мальски непредвзятому наблюдателю, способному разобраться в перипетиях белорусской истории, становится очевидно, что Муравьев пал жертвой очередных исторических фальсификаций и недобросовестного прочтения событий прошлого в угоду текущей идеологической конъюнктуре (коммунистической или националистической — неважно).
Конечно же, ни с каким «белорусским восстанием» Муравьев никогда не боролся, а боролся он с польскими мятежниками, каковым был в том числе и Викентий Калиновский, известный сегодняшним белорусам как «Кастусь».
Муравьев не только не был угнетателем и тем более «вешателем» белорусов — напротив, он был одним из немногих российских администраторов, кто сделал ставку именно на белорусское крестьянство.
До Муравьева российские власти в основном пытались добиться лояльности ополяченной аристократии, доминировавшей в белорусских губерниях. Эта политика оказалась провальной, обернувшись двумя восстаниями — 1830-го и 1863-го годов.
Муравьев, имевший репутацию жесткого администратора, склонного к силовым действиям, был на самом деле одним из первых и наиболее успешных проводников российской «мягкой силы» на территории Беларуси.
Он прилагал усилия к эмансипации белорусского крестьянства и снижению его зависимости от польских аристократов-землевладельцев.
Одновременно с этим создавалась сеть церковно-приходских школ и укреплялись позиции православной церкви, которые выступали в тот период основными проводниками российского культурного и политического влияния.
В связи с этим Муравьева нередко обвиняют в «русификации» Беларуси. Действительно, его политика проводилась под девизом «восстановления русских начал в крае».
Речь шла о том, что белорусы — такие же русские, как и жители великорусских губерний, наследники культуры и традиций древней Руси, которые в силу исторических обстоятельств оказались под многовековым польско-литовским гнетом.
Свою миссию Муравьев понимал как освобождение жителей Северо-Западного края от этого гнета. Представление о белорусах как о русских означало, что они рассматривались как часть государствообразующего этноса и воспринимались в России «своими», а не «инородцами» (официальный термин того времени).
Если понять истинные мировоззренческие мотивы муравьевской деятельности, становится очевидным, что никаким колониальным администратором и тем более «угнетателем» он не был.
Муравьевская политика наглядно продемонстрировала возможности российской «мягкой силы».
Именно ставка на широкие народные массы и распространение среди них пророссийских исторических и культурных нарративов способствовали окончательному подрыву польского влияния в северо-западных губерниях.
Русская школа, русские священники и чиновники оказались в многовековом российско-польском споре эффективнее русского штыка. Исторический опыт, который для современной России полезен как никогда.
