В истории Латвии был короткий момент, когда латышские крестьяне изъявляли готовность массово переходить в православие. Сложились условия, которые благоприятно сказались на подъеме культурно-национального самосознания латышского народа, долгие годы прозябавшего в немецкой неволе. Однако российские власти так и не воспользовались этим искренним душевным порывом, более того, принялись вставлять палки в колеса, выступив в интересах остзейских немцев. А ведь поддержи император стремление латышских крестьян к смене веры, и в рукаве у Санкт-Петербурга был бы решающий козырь, который мог определить будущее всего Прибалтийского края.
Лифляндия, Курляндия и Эстляндия более чем за век с периода присоединения к Российской империи так и не смогли полноценно интегрироваться в нее. Православные традиции также не всегда пользовались официальным покровительством. Немецкие религиозные порядки считались устойчивыми и незыблемыми. Местные немецкие чиновники делали все, чтобы законсервировать такое положение дел.
Ситуация изменилась только 14 сентября 1836 года.
Тогда при поддержке императорского двора было создано своеобразное прибалтийское викариатство.
Оно считалось наместничеством Псковской епархии. Первым епископом Рижским стал Иринарх (в миру — Яков Дмитриевич Попов), а резиденцией рижского епископа стал Петропавловский соборный храм, построенный в 1781–1786 годы для нужд православного гарнизона.
С лета-осени 1841 года среди крестьян Лифляндии стал массово распространяться слух о том, что у безземельных батраков и малоземельных крестьян (составлявших большинство) будет возможность безвозмездно получить земельный надел в южных областях Российской империи, а точнее — в осваиваемой плодородной Новороссии. Для этого нужно лишь перейти в православие.
Голод, неурожай и разговоры о перспективах получения земли привели к Рижскому замку, резиденции генерал-губернатора, толпы латышских крестьян. Они добивались аудиенции у губернского правителя, чтобы высказать ему свои просьбы. Мечта о переселении в «теплые земли» разогревала протестные настроения крестьянства.
Однако генерал-губернатором, к несчастью просителей, был тогда убежденный сторонник остзейского господства Матвей Иванович Пален, сам этнический немец.
Он распорядился разогнать бунтовщиков, часть арестовать и подвергнуть наказаниям. Это было потрясением для искавших справедливости крестьянских делегатов.
Известно, что 9 июля 1841 года мимо архиерейского дома епископа Иринарха проходила группа обездоленных беженцев, которая попросила у него подаяния. Епископ дал им хлеба и немного денег, чем привлек их на свою сторону. Вскоре, услышав о доброте православного иерарха, к его дому стеклась толпа из просителей. Люди начали жаловаться Иринарху на произвол со стороны немецких помещиков.
Латыши умоляли принять их в православие. Они воспринимали православную церковь как средство борьбы против всевластия помещичьих кругов, которые использовали принципы лютеранской обрядовости для упрочения своего господства.
Иринарх пошел навстречу просителям и утешил их как мог.
В это время Матвей Пален при активной поддержке местных помещиков направил в села и на мызы вооруженную экспедицию для наведения порядка. Одним из очагов крестьянского неспокойства стал хутор Яунбебри (Ной-Беверсгоф), где движение сопротивления возглавил энергичный батрак Вилюмс Прейс. В начале сентября он организовал многочисленные группы крестьян, собравшихся на уборку картофеля, которые проявили неожиданные для немцев сплоченность и мужество.
Целый день 8 сентября крестьянское ополчение, вооруженное сельхозинвентарем, давало серьезный отпор полицейским отрядам. Подавить бунт удалось только поздней ночью, однако наутро он вспыхнул с новой силой. Помещики чувствовали себя растерянными и дезорганизованными. Был тяжело ранен судебный исполнитель, прибывший из Риги для утверждения законности.
Впервые за долгие годы немцы столкнулись со столь масштабным противодействием со стороны вооруженных батраков. Палену из Риги пришлось призвать для подавления мятежа семь рот солдат и особый отряд казаков с пушками, после чего движение было подавлено.
Потрясает мера возмездия, избранная для бутовщиков: 108 крестьян были приговорены к тяжким формам телесного наказания. Всего, по данным судебных документов, они получили 1 000 ударов увесистыми батогами. Однако эти суровые репрессии не смогли подавить недовольство батраков.
Судьба внутрибалтийского мира оказалась в руках Санкт-Петербурга. В результате Иринарх и его помощники были вывезены из Риги под конвоем в сопровождении чиновника обер-прокуратуры Синода Валерия Скрипицына.
В качестве доказательств вины православной епархии Риги императорскому окружению были предъявлены черновики крестьянских прошений о переходе в православие, которые помогали составлять причетники православной церкви и священники.
Впоследствии, когда были сличены почерки, оказалось, что обвинение ложное, и, например, вариант почерка причетника Спасского не соответствовал аутентичному. Налицо была фальсификация.
Однако тогда настроения высокопоставленных сановников были в пользу Матвея Палена и его сподвижников. Иринарх, не будучи опытным царедворцем и не искушенный в подлогах и интриганстве, борьбу проиграл. Однако в числе главных проигравших оказался император, слишком легковерно прислушивавшийся к советам своих немецких чиновников.
Фальсификация и оговор были обнаружены чуть позже — в начале 1842 года. Тогда в Лифляндию со специальной инспекцией прибыли представители Министерства внутренних дел, которое возглавлял Александр Григорьевич Строганов. В разбирательстве принял участие и обер-прокурор Синода Николай Александрович Протасов. Искатели правды вынуждены были прибегнуть к серии очных ставок, которые доказали правоту Иринарха и неправдивость генерал-губернатора Палена.
Несколько инспекций и комиссий пришли к выводу, что подлинной причиной волнений стало не подстрекательство духовенства, а бедственное положение латышских крестьян, которые подвергались самым суровым притеснениям. Все следственные действия доказали безупречность православных священников. Иринарх был вскоре оправдан и получил назначение в сан епископа Кишиневского, а с 1845 года стал архиепископом, но в Лифляндию более не возвращался.
Так парадоксальным образом именно вмешательство российских властей остановило движение латышских крестьян, желавших креститься в православие.
Исторический опыт подсказывает, что этой ситуацией можно было воспользоваться с гораздо большей выгодой для России и самих латышей.
