В латышском националистическом дискурсе время от времени звучат утверждения о том, что русские для Латвии — народ пришлый, что латышский народ многое получил от немецких завоевателей, а русские правители вторгались в Ливонию преимущественно с целью террора и грабежа. Эти рассуждения очень далеки от истины. Археологические, исторические и языковые данные свидетельствуют о том, что древнерусская православная традиция оказала принципиальное влияние на развитие восточнобалтийской культуры.
Трудно судить, когда впервые на территории будущей Латвии зазвучал древнерусский язык. Но определенные выводы можно сделать, изучив историю всесторонних контактов между древними восточными балтами, населявшими берега Западной Двины и побережье Рижского залива, и восточнославянскими князьями. Контакты эти были весьма плодотворными. Насчитывали они как минимум два столетия до прибытия на земли ливов, куронов, селов и латгалов немецкого крестового воинства. Тому есть объективные документальные свидетельства.
Не вызывает сомнения то, что Восточная Прибалтика находилась в сфере древнерусского влияния задолго до вторжения крестоносцев.
Об этом убедительно свидетельствует великий русский историограф Николай Михайлович Карамзин, которому посчастливилось изучить древнерусские летописные своды, аутентичные тексты которых, к сожалению, безвозвратно погибли во время наполеоновского нашествия. Он пишет: «Вся Ливония платила дань Владимиру: междоусобие детей его возвратило ей независимость».
Получается, что народы, жившие у Балтийского моря (чудь, либь, корсь), выплачивали князю Владимиру Красное Солнышко регулярную дань, за которой князь Киевский отправлял посыльных или же сами древние балты прибывали в стольный град. И лишь феодальные междоусобицы между его сыновьями ослабили влияние Древней Руси в балтийской вотчине.
Далее Карамзин повествует: «Ярослав в 1030 году снова покорил чудь, основал город Юрьев (или нынешний Дерпт) и, собирая дань с жителей, не хотел насильно обращать их в христианство: благоразумие достохвальное, служившее примером для всех князей российских!»
Основание Юрьева Ярославом Мудрым — бесспорный факт. Имя «Юрьев», очевидно, восходит к сакральному имени князя Ярослава, данному ему при крещении (в честь Святого Георгия Победоносца).
Можно предположить, что древнерусский Юрьев являлся опорным пунктом великокняжеского влияния на землях чуди, которая, судя по отдельным данным археологических раскопок, в основном сохраняла языческие верования, но небольшая ее часть, с большой долей вероятности, с XI века по начало XIII века приобщилась к православному христианству.
Существуют письменные указания летописцев на то, что в землях современной Латгалии еще за 30 лет до вторжения германских захватчиков существовали православные храмы. Ипатьевская летопись рассказывает, что в 1172 году князь Рюрик Ростиславович отправился из Великого Новгорода в Смоленск. Его путешествие проходило по северолотыгольским землям.
Князь с семьей останавливался в городе Лючине. В дальнейшем город в древнерусских грамотах именуется Люцин, а в современной Латвии — Лудза. В Лючине родился его сын Ростислав (в крещении Михаил) Рюрикович. Летописец упоминает, что в честь рождения наследника княжеского престола в Лючине, в землях лотыголы, была основана православная церковь. Логика подсказывает, что вряд ли она стояла пустой.
Сам факт основания церкви указывает на то, что в Лючине (Лудзе) во второй половине XII столетия уже существовала православная община.
Вопрос лишь один: ее образовывали древнерусские торгово-ремесленные сообщества из Полоцка и Пскова или же прихожанами церкви были местные балты, крещенные в православие без насилия и принуждения? Ответ, скорее всего, такой — и те, и другие.
Данные о наличии устойчивой православной традиции в землях лотыголы, подвергшейся немецкой агрессии во время Ливонского крестового похода, зафиксированы в хрониках, написанных завоевателями. Речь идет об одном из лотыгольских княжеств — Герцике. По данным археологов, тщательно исследовавших Герцикское городище, оно существовало уже в X–XI веках. В следующем столетии в связи с необходимостью защитить город здесь строятся цепь земляных укреплений (возможно, в виде засечной черты) и деревянная крепость в соответствии с традициями древнерусской средневековой фортификации. В XI столетии в Герцике образуется погост с латгальскими и славянскими захоронениями, на котором есть православные кресты.
В период католической экспансии княжеством правил Всеволод Герцикский (немецкая форма имени — Wissewalde de Gercike). Хронисты захватчиков называют его «королем» (rex). Генрих Латвийский, автор пронемецкой хроники, описывает процесс разграбления Герцике епископом Альбертом, двинувшим свои войска на столицу княжества осенью 1209 года: «И собрали они много добычи, снося со всех углов города и одежду, и серебро, и пурпур, сгоняя скот во множестве, и взяли из церквей колокола, и иконы, и деньги, и много добра».
Обратим внимание, что слово «церкви» приведено во множественном числе. В свою очередь, иконы — это неотъемлемый элемент православного церковного устройства, и их упоминание однозначно указывает на традиции православной обрядовости в лотыгольском крае.
Историки предполагают, что в Герцике было две церкви — одна принадлежала торговцам из Полоцкого княжества, как путешествующим, так и осевшим в Латгалии, а другая — местным жителям, преимущественно восточным балтам, принявшим православие. Увы, немецкие крестоносцы разорили Герцикское княжество дотла, основав на его месте цепь из каменных городов-крепостей.
К моменту крестового похода территории Восточной Прибалтики были разделены между правителями древнерусских княжеств на сферы влияния. Ливы Даугавы платили дань полоцкому князю Владимиру, которого немецкие захватчики именовали Woldemaro de Ploceke. Также по требованию полоцких князей ливы должны были выставлять вспомогательные военные отряды для русских князей.
Например, в 1080 году в войске полоцкого князя Всеслава значились ливские воины. Он непосредственно не вмешивался во внутриполитические процессы, но позволял немецким купцам останавливаться в низовьях Даугавы и принимать участие в товарообмене со второй половины XII века. Эти торговцы первыми донесли до немецких епископов известия о плодородных и легкодоступных балтийских землях. Князь Владимир благосклонно принял немецкого миссионера-августинца Мейнарда, разрешив ему проповедовать католическую версию христианства на подконтрольных ему территориях. С разрешения полоцкого правителя Мейнард основал каменную часовню в местечке Икскюль (Икшкиле) под Ригой и принял сан епископа.
Несмотря на усилия немецких священников, ливы не желали отказываться от многобожия и прохладно воспринимали проповеди католических миссионеров. Преемник Мейнарда Бертольд после неудачных попыток силой вынудить ливов креститься и вовсе был убит в сражении у Древней горы.
Об этих событиях, ставших преддверием Ливонского крестового похода, метко написал русский историк Николай Иванович Павлищев, составитель «Исторического атласа России»: «Мы позволили немцам построить на нашей земле [крепость] Ригу и церковь для крещения тамошних язычников».
С учетом археологических данных, а также с опорой на древнерусские летописи и крестоносные хроники мы можем считать это утверждение соответствующим действительности.
И выскажем предположение: если бы полоцкий князь Владимир сумел объединиться с правителями Пскова и Великого Новгорода и дать решительный отпор немецким завоевателям, то восточнобалтийские народы получили бы реальный шанс на сохранение своей независимости, а их протокняжества (Герцике, Кукенойс, Торейда, Талава, Очела) оформились бы со временем в полноценные государства, неразрывно связанные с Древней Русью в культурном, торгово-экономическом и религиозном плане.
Но полоцкий князь проявил чрезмерную беспечность, ставшую его основной геополитической ошибкой. Прозревать он начал лишь в 1203 году, появившись со своим войском в нижнем течении Двины и осадив замок немецких феодалов в Икскюле.
Оценив силы восточных славян, крестоносцы собрали богатый откуп, и князь Владимир покинул земли Ливонии, удовлетворившись подношением. Тем не менее ливы осенью 1205 года направили к Владимиру посольство из старейшин, прося его заступничества.
Хроника отмечает, что ливы жаловались своему покровителю на «неисчислимые бедствия» и пытались «склонить короля Руссии к изгнанию немцев из Ливонии».
Тот обещал рассмотреть жалобу.
В это время епископ Альберт, прознав о посольстве, направил князю Владимиру щедрые дары, в том числе боевого жеребца. Рижский правитель клялся Владимиру в нерушимой дружбе и согласии, и князь передумал начинать масштабное наступление. В результате войско ливов выступило без поддержки со стороны Полоцка. Вождь даугавских ливов по имени Ако шел в авангарде и погиб в неравном сражении с армией епископа. Его голова была принесена в дар Альберту, который понял, что судьба Восточной Прибалтики отныне у него в руках.
Аналогичным образом каждое из местных княжеств оказалось захвачено и уничтожено поодиночке. История повторялась с драматической точностью. Местный правитель был слишком слаб и не обладал армией и вооружением.
Епископ Альберт, вербовавший воинствующих рыцарей за отпущение всех прошлых и будущих грехов, не испытывал недостатка в военной силе, к тому же его заместителем и руководителем всех военных операций был родной брат Теодорих Буксгевден.
Крестоносцы поочередно вторгались во все балто-славянские протогосударственные образования, сжигали и грабили дома, уводили в плен и рабство мужчин и женщин, уничтожали все, что так или иначе напоминало о язычестве и православии, а затем обращали деморализованное местное население в католическую веру.
Так период влияния православной культуры на земли Восточной Прибалтики подошел к своему завершению. Древнерусские князья, ослабленные междоусобицами и монголо-татарским нашествием, не смогли уберечь балтийские вотчины от насильственной католицизации. Прибалтийский край оказался оторванным от восточнославянского мира на пять веков и превратился для русских правителей в геополитическую идею-фикс вплоть до петровских завоеваний Великой Северной войны.
Однако самым точным показателем древнерусского культурного влияния на восточных балтов являются языковые факты. Их не обманешь.
В течение XII столетия в древнелатышский (лотыгольский) язык проникают древнерусизмы — языковые заимствования, в основном для обозначения церковных, торговых, правовых, сельскохозяйственных реалий.
О значимости православного фактора свидетельствуют такие заимствования, как baznīca (от древнепсковского диалектного божница, то есть храм, часовня), krusts (крест), grēks (грех), karogs (хоругвь), gavēt (говеть), svēts (святой), svētki (святки, праздник), zvans (звон), svece (свеча).
Примечательным является и пласт административных терминов: sods (суд, наказание), soģis (судья), robeža (рубеж, граница), kalps (холоп, слуга). В эту же эпоху латышский язык перенял слова, относившиеся к торговле и товарообмену: tirgus (торг, рынок), cena (цена), puds (пуд), kupcis (купец, торговец), bezmens (безмен, весы).
О качестве и интенсивности древнерусско-древнелатышских языковых контактов говорят заимствования названий предметов быта и сельхозкультур: katls (котел), bļoda (блюдо), kodaļa (кудель, волокно), kažoks (кожух), zabaks (сапог), kaposti (капуста), burkāni (среднерусское устаревшее боркань, то есть морковь).
Отдельно можно выделить заимствования grāmata. Это латышское слово обозначает книга и происходит от древнерусского грамота — письмо, послание. Известно и слово krievs — русский, от названия восточнославянского народа кривичей, а по одной из версий, так восточные балты называли православных священнослужителей при православных церквях в землях лотыголы.
Современным латвийским политикам и историкам нужно научиться быть честными и объективными в оценке своего прошлого. И принимать историю отношений русских и латышей как неопровержимую данность.
Тогда решение многих проблемных вопросов станет очевидным.
