Даже сторонники Карлиса Ульманиса не отрицают, что 15 мая 1934 года в стране произошел государственный переворот. Узурпаторы во главе с новоиспеченным вождем действовали стремительно: распустили парламент, упразднили партии, закрыли неугодные печатные издания и даже покусились на Конституцию. Но самым выдающимся латышом в истории жители свободолюбивой Латвии всё равно считают диктатора Карлиса Ульманиса. О том, какой режим установил в республике «народный вождь», чем запятнал себя и почему латыши до сих пор с ностальгией вспоминают «ульманлайки» (времена Ульманиса — прим. RuBaltic.Ru), аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал историк и политолог, руководитель исследовательских программ фонда «Историческая память» Владимир СИМИНДЕЙ:
— Г‑н Симиндей, расскажите вкратце, что произошло в Латвии 15 мая 1934 года? Почему Карлис Ульманис отважился на узурпацию власти в стране?
— Я бы не назвал это отвагой. Здесь всё-таки речь идет о страхе потерять имеющуюся власть, и дальнейшие события это подтвердили. Карлис Ульманис опасался, что на следующих выборах в Сейм его партия «Крестьянский союз» не сможет получить достаточное количество голосов, чтобы сформировать правительство. Кроме того, внутри этой партии были силы, которые могли, в случае неудачи на выборах, поставить под сомнение авторитет «вождя».
Следует отметить, что на его мировосприятие влияли события в странах Европы, а именно создание там авторитарных, тоталитарных режимов. В соседней Литве авторитарная националистическая диктатура установилась еще в 1926 году, в Эстонии — в марте 1934 года, буквально накануне прихода к власти Ульманиса. В этом контексте я бы вспомнил визит Карлиса Ульманиса в Германию осенью 1933 года. Формальным поводом было лечение в Германии, но он, естественно, не уклонялся от различных встреч и политических впечатлений. По возвращении из уже нацистской Германии Ульманис с восхищением говорил об атмосфере народного единства, вождизма, которую ощутил там. Но, с учетом существовавших в прошлом латышско-немецких противоречий, в качестве формы государственной власти Ульманиса больше интересовал итальянский фашизм, а не нацизм. Еще будучи министром иностранных дел, он всячески подталкивал латвийского посла в Риме рассказывать об устройстве фашистского режима, а затем использовал некоторые элементы этого режима для строительства своей диктатуры.
Идейные новации реализовались в виде вождизма, корпоративизма как принципа устройства государственно-общественных отношений, системы «камер» как органов надзора за объединениями торговцев, промышленников, ремесленников, сельхозпроизводителей и представителей «свободных профессий» (а также за восстановленным подобием рабочих профсоюзов), монополизации производства и торговли в руках «надежных» латышей, принудительной национализации, выдавливания с рынка представителей «нетитульных» национальностей вплоть до запрета для них на занятие определенными видами деятельности.
Но надо сказать, что у Карлиса Ульманиса были и конкуренты в борьбе за власть. С одной стороны, он опасался, что нерешенность социальных проблем приведет к власти социал-демократов. Но и справа были ультранационалисты, которые по своим идейным соображениям и желаемым методам были близки к нацистской риторике и практике.
Это «Перконкрустс», это так называемые «легионеры» — он их тоже опасался, потому что своим популизмом и броскими лозунгами они могли увлечь какую-то активную часть среди офицерства, ветеранов, студентов-корпорантов и членов военизированной организации «айзсаргов».
Таким образом, Ульманис опасался удара справа и натиска слева, не очень-то верил в победу своей партии демократическим путем и не считал свою партию так уж необходимым ему инструментом, в отличие от армии, бюрократии, «айзсаргов» и зажиточных сельских хозяев. Поэтому он с группой товарищей принял решение организовать государственный переворот и установить авторитарную националистическую диктатуру.
При этом особенностью ульманисовской диктатуры была ее беспартийность. На всякий случай, как говорится, он распустил все партии, включая собственный Крестьянский союз.
Ульманис был довольно неуклюж в политических делах и, в отличие от других диктаторов, не всегда корректно действовал с точки зрения формального права. К примеру, он приостановил действие Конституции Латвии («Сатверсме»), которая была принята в 1922 году (по сути, упразднил ее). Дождавшись, когда истекут полномочия президента Альберта Квиесиса, Ульманис в 1936 году присвоил себе и эту должность. Вообще тогда распространено было понятие «вождь» (лат. «вадонис» — прим. RuBaltic.Ru).
Внешняя эстетика фашизма, конечно, тоже копировалась.
В целом диктатура Ульманиса — это режим, который активно использовал элементы фашизма, но старался при этом быть предельно национальным, «своим», с акцентом на сельском хозяйстве.
Вместе с тем Ульманис не был сторонником кровавого решения вопросов. Образно выражаясь, «вождь» старался придушить неугодных с использованием мягких вязаных рукавиц с национальным узором: подавлять нацменьшинства, сажать в тюрьму или выдворять противников, лишать их гражданства, но при этом никого не устранять физически. Этого у него не отнять (хотя на низовом уровне и были инциденты, когда люди погибали при странных обстоятельствах).
Расстрельный террор, в отличие от полицейского и морального, не предусматривался. К примеру, «гнобили» тех, кто выступал за развитие латгальского языка, сворачивалось образование на русском, белорусском, польском языках. Весьма сильно представителей нацменьшинств преследовали в экономической сфере. В бизнесе создавались особые, «тепличные» условия для латышей, чтобы выкинуть оттуда евреев, потеснить немцев, а заодно и отодвинуть русских. Это всё было.
— Можно ли назвать установление диктатуры Ульманиса типичным сценарием для европейских государств того периода?
— Да, конечно. Причем исключения из этого правила были немногочисленны. Светочем демократии в макрорегионе Центральной и Восточной Европы в 1930‑е годы оставалась Чехословакия. Хотя и там были внутренние проблемы, связанные, например, с теми же нацменьшинствами, чем воспользовалась впоследствии гитлеровская Германия. Отнюдь не всё было в порядке. Разумеется, при сохранении некоторых формальных демократических институтов никакой демократией не была Польша — ни при Пилсудском, ни при последующих «пилсудчиках». Это был общий тренд, и Ульманис им воспользовался.
— Почему государственный переворот не вызвал сопротивления? Ведь партия Ульманиса, исходя из ваших слов, не была самой популярной в стране.
— Дело в том, что в парламентской демократии Латвии существовали большие изъяны. Тогда не было пятипроцентного барьера для прохождения в Сейм и в нём создавали микроскопические фракции, которые занимались главным образом интригами. Парламент был не вполне дееспособен, но вместо проведения настоящих, серьезных реформ исполнительная власть сделала ставку на военный переворот.
Обращение к низам, к национализму, к «латышскости» — это тоже беспроигрышный лотерейный билет.
Ульманис его использовал, перехватывая какие-то лозунги ультраправых и нивелируя социальные противоречия.
Стоит отметить, что Латвия пострадала от международного экономического кризиса конца 1920‑х — начала 1930‑х годов, хотя и в меньшей степени, чем другие страны. Это тоже сыграло на руку Ульманису.
— Ульманиса часто описывают как правителя, который добился выдающихся успехов в экономике.
— Экономические успехи были. Ульманис применял элементы централизованного планирования. В Латвии возвели некоторые значительные по местным меркам объекты. Естественно, всё это с пристрастием и придыханием преподносилось в информационной среде.
Но нужно понимать, что 1934–1938 годы были мирными, тогда существовали предпосылки для экономического подъема. К концу ульманисовского правления, с приближением и особенно после начала Второй мировой войны, наступил экономический спад: бензин по карточкам, принудительные отправки молодежи на сельскохозяйственные работы и т. д. И миф об экономическом чуде, по сути, был развенчан в течение года (кстати, в конце 1939 — начале 1940 года хоть какой-то стабилизации способствовали советские товарные поставки и закупки после договора о размещении советских баз). Хотя среди латышей по-прежнему есть понятие «ульманлайки» — ульманисовские времена как золотой век существования Латвии. На фоне бедствий военных лет и послевоенного восстановления эти времена действительно казались благостными. Но если мы возьмем источники конца 1930‑х годов, то обнаружим, что низы, левая часть национальной интеллигенции и представители нацменьшинств были недовольны этим режимом. И именно эти категории населения с надеждой восприняли приход советских войск и интеграцию Латвии в состав СССР.
— В таком случае, на какие слои населения опиралась диктатура Ульманиса?
— Латыши из числа крепких сельских хозяев («кулаков», как у нас бы сказали), военный, полицейский и бюрократический аппарат, прослойка национальной буржуазии и обслуживавшая их часть интеллигенции — вот ее основная опора.
— Суть идеологии Ульманиса сводилась к «Латвии для латышей». Можно ли сказать, что нынешние латвийские власти продолжают его политику?
— Продолжают робким зигзагом. Они не так откровенны, как Ульманис. Вообще его идеология была довольно эклектична. С 15 мая 1934 года на основе заимствований из «модных» западноевропейских идейных девиаций и банальной ксенофобии местного происхождения верстался план построения «латышской Латвии», в которой этнические меньшинства должны были «знать свое место». Его идейную основу составлял «винегрет» из звонких лозунгов и эпических представлений о «латышском хозяине», элементов фашистских корпоративистских идей, антисемитских и русофобских настроений, а также застарелых опасений балто-немецкого засилья. В 1937 году пропаганду вождизма и латышского национализма было призвано курировать вновь созданное Министерство общественных дел, контролировавшее прессу, литературу и искусство.
Сегодня же в латвийском городе Бауска мы видим памятник латышским полицейским батальонам на гитлеровской службе с надписью «Латвия должна быть латышским государством», видим попытки уничтожить образование на русском языке и много других проявлений, которые демонстрируют желание латвийских властей «поиграться» в ультранационализм. Но и общество, и элиты сегодня мельчают. Мне показалась любопытной метафора моего латышского знакомого: он сказал, что в 1905 году по харизме, характеру, запалу латыши больше напоминали чеченцев, но за последующие годы выродились в совершенно иное качество. Сегодня, по его словам, народ не готов ни сопротивляться властям, ни самостоятельно объединяться в мощные движения. Я не в полной мере разделяю эту точку зрения, но это сказал мне довольно видный местный журналист.
— Справедливо ли утверждать, что Ульманис запятнал себя сотрудничеством с нацистской Германией?
— В этом плане он действовал предельно аккуратно. В межвоенный период Латвия больше ориентировалась на Великобританию, но той к концу 1930‑х годов до Латвии уже особенно и дела не было. Тогда начались активные попытки найти доверительные контакты с Германией. Были такие интересные посылы, как попытка заявить о своей нужности Германии через контакты с фашистской Италией, но это не увенчалось успехом: позиция Рима тогда сводилась к тому, что Балтийское море — это сфера интересов Германии и пусть немцы сами разбираются.
Немцы свои вопросы зачастую решали с помощью вербовки, и военная верхушка Латвии, как правило, контролировалась Абвером.
В этой связи хотелось бы упомянуть о пакте Мунтерса — Риббентропа, заключенном 7 июня 1939 года. Его сопровождало секретное приложение, суть которого сводилась к тому, что Латвия, формально являясь нейтральным государством, свой нейтралитет де-факто оборачивает против СССР.
Были планы развертывания войск против СССР, была скрытая помощь Финляндии в ходе Зимней войны, о которой, кстати, даже не знал министр обороны Латвии Янис Балодис, которого считали «русофилом» и которого в итоге сместили с должности. Известны показания племянника Ульманиса, который специально выезжал в Германию с целью провести секретные переговоры и уговорить немцев взять на себя ответственность за судьбу Латвии.
— Летом 1940 года Ульманис не стал сопротивляться установлению советской власти в Латвии и призвал народ последовать его примеру. Некоторые считают, что Ульманис буквально капитулировал перед Советским Союзом.
— Можно и так сказать. Накануне прихода советской власти уже складывалось четкое понимание, что низы в Латвии недовольны существующим режимом и в случае прямого военного столкновения не готовы всерьез воевать против СССР. Ульманис не стал сопротивляться, полагая, что его выпустят в Швейцарию.
— Об этом говорят современные российские историки: если в конце 1990‑х существовал запрос на выход Латвии из СССР, то в конце 1930‑х был запрос на установление здесь советской власти.
— Конечно, на это была настроена только часть населения: обездоленные граждане, национальные меньшинства и часть левой интеллигенции. А большинство было индифферентно. Определенное сопротивление появилось в ходе советизации Латвии, которая сопровождалась волной репрессий в мае 1941 года, но летом 1940 года ни о каком реальном сопротивлении и речи не было.
— С чем связана ностальгия по ульманисовским временам в Латвии? Можно ли предположить, что у нее такие же корни, как и у ностальгии по сталинским временам в России?
— С Ульманисом ситуация сложнее, потому что он стоял у колыбели Латвийской Республики и вместе с тем стал одним из ее могильщиков. Но людей привлекает скорее не личность Ульманиса, а тотально-авторитарная националистическая эстетика. Адептов Ульманиса как личности в Латвии гораздо меньше, чем адептов его режима.
— А как относятся к личности Ульманиса современные латвийские власти, которые отчасти перенимают его идеологию?
— Не всякий политик, который что-то перенимает, горит желанием указывать авторство своего «открытия»… Формально у нынешних правителей Латвии сдержанное отношение к Ульманису, хотя они и готовы присвоить себе какие-то его постулаты. И они с удовольствием будут использовать его дурнопахнущие практики, выдавая их за собственные находки. Поэтому культа личности Ульманиса в Латвии нет. Но есть даже адепты «теории заговора», которые считают его старинным советским агентом.
— Выработана ли у российских историков некая общая точка зрения на личность и режим Ульманиса?
— Абсолютно чеканной позиции нет, эту тему затрагивают разные по своим методологическим подходам историки. К тому же личность Карлиса Ульманиса не является для российской историографии такой уж притягательной. Интерес проявляется скорее к тому, что ульманисовские военные, полицейские и бюрократические кадры были востребованы немцами в коллаборационистских структурах, где проявили себя самым ужасным образом: уничтожали евреев, участвовали в карательных экспедициях на территории Белоруссии и России и т. д. Эта проблематика остается в центре внимания многих российских историков.
