Многие взахлеб зачитываются историями, где за плечами у главного героя скрывается драма, а глаза таят отблеск трагической биографии. Этакие байронические герои с непростой судьбой и сложным характером. На страницах книги это и впрямь может выглядеть захватывающе и увлекательно, а в жизни обычно картина несколько отличается… Ой, простите, расфилософствовался и забыл представиться — вот что значит длительный недостаток общения! Хотя тут тоже вопрос неоднозначный — как мне вам представиться.
Когда-то меня гордо именовали Дворцом. Правда, с приставкой в виде «культуры и спорта», но всё же. Дворец культуры и спорта имени В. И. Ленина — вот как помпезно звучал мой полный титул! Мое появление на свет было приурочено к важному событию — летней Олимпиаде 1980 года, где принимающей стороной выступал Советский Союз. Москва, может, конечно, и «порт пяти морей», но провести парусную регату ей было никак невозможно.
Поэтому моей родиной стала столица Эстонской ССР — город Таллин. Но я задумывался не только для спорта, но и для митингов, конгрессов, концертов и театрализованных действ.
Можно сказать, что у меня три родителя — именно столько эстонских архитекторов разрабатывали мой проект. Звали их Райне Карп, Рийна Алтмяэ и Юло Сирп. Они начали работу еще в 1976 году, взяв за образец ленинградский Дворец спорта.
Но я не стал чьим-то близнецом, я — ярко выраженная индивидуальность, и подобных мне не найти в современной архитектуре — разве что в древней, недаром в народе меня нередко именуют загадочным словом «зиккурат».
Что же до образцов, на дворец «Юбилейный» я походил разве что названием. Надо сказать, что труды моих создателей были высоко оценены: за то, что я получился таким необычным и важным, моим родителям дали Государственную премию СССР.
Особенно же отмечали критики то, как я удачно вписался в окружающий ландшафт, не нарушая целостности ни природного, ни исторического пейзажа. Я гордился этим по праву! Ведь вырос я в самом подходящем для этого месте из восьми предложенных, и пусть я и не участвовал в выборе, но мои монументальные формы и окрестные виды сочетались наилучшим образом. Я был прекрасен и впечатляющ: высокие ступени, боковые арки, смотровая площадка прямо на моей макушке и ведущая ко мне аллея, обрамленная голубыми столбами фонарей…
Но не менее богат был и мой внутренний мир, до которого тогда людям еще было дело. Хотя я и не вырос высоким, зато был просторен изнутри и занимал площадь в 48 тысяч квадратных метров. Мой большой концертный зал был рассчитан на 5 тысяч зрителей — а это немало, ох как немало! И это не считая ледовой арены, на трибунах которой помещалось немногим меньше — 3 тысячи человек. Также без ложной скромности упомяну, что у меня имелся такой аксессуар класса люкс, как вертолетная площадка, — немногие мои собратья могли похвастаться такой роскошью!
Моим скелетом стали железобетонные конструкции, а внешними покровами — доломитовые и известняковые плиты. Для меня, как патриота своей малой родины, было немаловажно, что камень для моих одеяний был добыт на эстонской земле, это как-то помогало прочувствовать свои корни и этническую принадлежность — а для нас, зданий, это порой не менее важно, чем для людей, вы уж мне поверьте!
Совсем эстонцем я почувствовал себя, сменив имя. Вместо безликого Дворца культуры и спорта, коих десятки — что ни крупный город, то непременно такой дворец, — меня стали именовать Горхолл, Городской холл то бишь.
Правда, мое имя стало куда короче, ведь фамилия, посвященная вождю мирового пролетариата, тоже пропала, зато это было только мое имя и больше ничье. Моя особенность, моя идентичность. Имени Ленина — и улицы, и театры, дворцов — пруд пруди, а Горхолл — один!
Но, видимо, зиккураты обречены на забвение. Будь я обычным дворцом спорта, каких немало породил Советский Союз, — да что там, пусть даже просто жилым зданием, назначение которого абсолютно ясно, а срок эксплуатации не исчерпывается одним, пусть и необычайно громким мероприятием, моя судьба сложилась бы иначе.
Но жизнь монументального строения, видимо, протекает по определенным законам, которые не мной писаны и не мне их менять.
Подобно заброшенным зиккуратам древности, я который год уже живу практически в одиночестве. Да, под моими сводами еще теплится жизнь, несколько помещений сдаются в аренду и благодаря этому я еще помню, как звучат людские голоса, но в последние пару десятков лет их становится всё меньше, а мой прекрасный зал, самый большой во всей Эстонии, хоть порой и используется по назначению, но всё реже и реже.
С 2009 года это случается настолько редко, что у меня началась натуральная депрессия. Разумеется, немногочисленные арендаторы и редкие концерты не могут покрыть немалые расходы на мое содержание — а я привык жить на широкую ногу: дворец я или кто?! Со временем мои запросы поубавились, а теперь я и вовсе привык обходиться минимумом: жив и ладно. А ведь на этот счет тоже пришлось поволноваться: не раз до меня долетали слухи, что, мол, дорогостоящего и обветшалого меня собираются уничтожить.
Зданиям не положено роптать, но я, признаться, был возмущен до глубины души, хотелось крикнуть: я ведь не просто дом, а национальное достояние, я верой и правдой служил вам, люди, пока вы во мне нуждались!
И, видимо, мои безмолвные призывы нашли отклик — у кого уж, не имею представления. Весь прошлый год я не слышал разговоров о моей казни, а наоборот, говорили о реконструкции и ремонте.
Все мы так хотим верить в лучшее — и неважно, дом ты или человек, — я и поверил. И обрадовался, когда осенью прошлого года мне устроили банные процедуры: начали отмывать мои стены от многолетних слоев граффити, среди которых были как рисунки учеников Таллинской художественной гимназии, так и самодеятельная безвкусная мазня, а порой такие символы, что в приличном обществе-то и не скажешь.
Но, видимо, рано я начал лелеять надежды: работы, едва начавшись, почему-то прекратились, а наскальных росписей на моей шкуре всё еще много. И хотя сильные мира сего и требуют привести меня в божеский вид к лету, я им уже не очень-то верю. Не верю, но продолжаю жить — пусть и на радость пока только немногочисленным отчаянным туристам, которые не пугаются моего непрезентабельного ныне вида, колючей проволоки на окнах и анатомических петроглифов на стенах.
Гости столицы посещают меня, чтобы полюбоваться моим былым величием и великолепным видом на Старый город, открывающимся со смотровой площадки.
Правда, наслаждаться им удается только в теплое время года — иначе нежных, не защищенных известняковыми доспехами людей начинает пронизывать лютый холодный ветер. Я бы и рад им помочь, но пока это не в моей власти. Радует хоть то, что я до сих пор достопримечательность, пусть и с непростой судьбой. Так что если вам станут рассказывать, что у меня непростой характер, — теперь вы знаете почему.
Читайте также:
