Почитаешь эдак на досуге мемуары коллег — и диву даешься! Все, куда ни глянь, сплошь дворцы, да сплошь с трагическими судьбами… Ворчат, как древнее старичье, а сами-то едва разменяли пятый десяток лет! Разве же это возраст для нас, почти бессмертных, для зданий? Слыхал я, что иные и тысчонку-другую на этом свете проскрипели и еще столько же собираются, ежели повезет, а эти — туда же! Стыдно, молодежь, стыдно.
Я вот лично, хоть и старше вас в два с полтиной раза, в старики не записываюсь и вообще считаю, что после первой сотни жизнь только начинается! Можно сказать, только вхожу во вкус, открываю новые горизонты… А кем я сам буду-то? Да уж не дворцом, знамо дело, не замком. Происхождение мое самое что ни на есть пролетарское, рабочее, стало быть. Рожден был работать на пользу людям — ну так и работаю по мере сил все эти годы. Ну да обо всём по порядку.
Родился я газгольдером в Риге. Что? Слово непонятное? Да ну бросьте, тут всё просто: газ — он и в Европе газ, а кто учил иностранный в школе, вспомнит, что есть такое словечко holder — «держатель» по-русски. То бишь держатель газа я, вот и весь секрет. Зачем, спросите, газ держать было? А время такое, без газа никуда. Это сейчас электричество везде да повсюду — хочешь лампочки зажигай, хочешь чайник кипяти, а хочешь — праздничную иллюминацию на всю улицу вешай.
А в далеком 1901‑м, когда я родился, улицы освещались газом. И вот для этих-то газовых фонарей и понадобился сначала второй газовый завод на стыке нынешних улиц Матиса и Бруниниеку, а потом и мы, братья-газгольдеры.
Да, вы не ослышались, я не один, в семье нас трое было. Старшенький-то наш родом с 1874‑го, как и сам завод. Правда, почил, я его и не запомнил. А мы с братишкой живем. Братец в 1882‑м родился, а я, как упоминал уже выше, аккурат в первый год нового века, еще шутили вокруг: знать, судьба у тебя будет интересная! И — как в воду глядели, право слово!
Родители у нас были разные. Ну да это нам, зданиям, не помеха родство ощущать. Моего отца звали Хартманн, а братова — Карл Фельско. Вот и получились мы — похожие, да не очень. Если брат еще в модерн удался, как и многие его ровесники: мода такая была кругом, то я получился в стиле неоренессанса — вроде как «нового возрождения», значит.
Красивый я был, что скрывать, сам себе нравился. Хоть и рабочее здание, не какой-нибудь музей, а постарались создатели мои, чтоб я глаз радовал. Большой был, круглый, кирпичный, окна стрельчатые — в общем, на загляденье молодец! Ну и диаметр не подкачал: оба мы с братом по 40 метров в поперечнике насчитывали, солидно.
А то еще полюбуйтесь на братов циферблат — это вам не часы, без которых на раз обойтись можно, это чтобы за давлением газа внутри следить: газ-то штука опасная, чуть недоглядишь — и пиши пропало! Так что не просто красота, а наиважнейшая вещь была!
В общем, что говорить, молодость она и есть молодость, когда и сам хорош, и работа спорится, и впереди у тебя — большое будущее. Но всё когда-нибудь кончается. Вот и наша работа, такая важная и необходимая поначалу, стала никому не нужна, когда лампочки-то электрические везде появились.
Нет, я не против прогресса, не подумайте дурного, не ретроград какой-нибудь, не луддит, прости господи. Да только обидно отправляться в отставку в полном расцвете лет. Ну да ничего не попишешь: новая эпоха, новые правила.
Всего-то шесть годков и проработал, а времена уже поменялись. Закрылся завод наш, что поделать. Мы-то, правда, перешли по наследству к его преемнику и работали исправно аж до 1962 года, когда газ по трубам пошел, а значит, и хранить его с нашей помощью стало не надо.
Завод-то газовый, пусть и в других руках остался, хоть и пережил смутные времена, живет и здравствует: газ людям завсегда нужен — и для того же чайника, коль он не электрический, и для автомобилей. «Латвияс газе» его теперь зовут, а мы вот как-то не у дел оказались. Но мы не роптали, нет: грех это, на судьбу жаловаться. Знали мы с братом, каждым кирпичиком верили, что пригодимся еще людям, найдут они нам службу по нутру, потому как народ домовитый, хозяйственный, у них ничего за просто так не пропадает.
Ну и что вам сказать: не зря ждали-то. Хоть и долго, признаться: почитай, тридцать с лишним лет, не у каждого терпенья хватит. Но мы-то привычные газ держать, и годы выдержали, ничего. Зато потом пришли люди и стали нам красоту наводить — да не просто макияжем отделались, то есть косметическим ремонтом, а здорово омолодили нас, чтоб мы шли, так сказать, в ногу со временем.
Особенно мне перемен досталось — так уж надо мной поработали, что ах. Реновация называется, я и слово запомнил. По первости страшновато было, конечно, не смотрюсь ли я молодящимся дедушкой: в канотье и в новомодных джинсах с дырками. Ан нет, ничего, никто не смеется, гляжу, да и брат одобрил.
Стало быть, надо соответствовать, начинать новую жизнь. И решил я: будь что будет, кем бы ни работать — а всё лучше, чем пустовать.
Посему и расстройства мне не было, когда внутри меня, заместо газа, машины стали хранить — гараж, то есть, сделали. А у брата в стенах чинить их начали, автомастерскую открыли. А что ж, машины дело нужное, без них в теперешнем городе как без газа когда-то, пусть их будут, решили мы.
А потом — вот уж точно, не ропщи на судьбу, и она тебе улыбнется — вспомнили обо мне родные газовики! Хоть и не те уже давно, что были, а всё равно свои. Приспособили меня в качестве спортзала — и, надо вам сказать, зал получился на загляденье, что уж там. Это хорошо, это лучше, чем машины, и даже лучше, чем газ: всяко к людям поближе, а то я к старости стал хандрить что-то, а с людьми оно веселее, чувствуешь, что живешь да пользу приносишь.
Оказывается, обо мне во всяких путеводителях пишут да туристам показывают — мы с братом в местные знаменитости попали, вот как.
Иные говорят даже, что мы — одни из самых красивых зданий во всей Риге, кто б мог подумать!
Так что я теперь и вовсе зарекся жаловаться: понял уже, что люди мои меня в обиду не дадут, а если что и поменяют в моей жизни, так только к лучшему. Вот так я стал из газодержателя стильным спортивным пенсионером, держу себя в форме, красуюсь на фотографиях — и вам скажу: не унывайте никогда, неизвестно, какой из светлых сторон к вам может повернуться жизнь. А еще — она, жизнь, хороша в любом возрасте!
