В небольшом поселке Карло-Марксово в Донбассе остался всего один ветеран Великой Отечественной войны — 92‑летний Николай Фомин. Товарищ-фронтовик из соседнего дома умер больше года назад. Через 70 лет после победы над гитлеровцами, которую Николай Федорович встретил в альпийском предгорье Австрии, война опять постучалась к нему в дом. Она уже другая: другие люди, другие нравы, другое оружие… О ней донбасский ветеран рассуждает неохотно. Зато события 1941–1945 годов описывает увлеченно: то с широкой улыбкой на лице, то со слезами на глазах…
— Николай Федорович, расскажите, как прошло Ваше детство?
— Когда я был младенцем, отец служил в армии. Мы с матерью жили в скудных условиях. Выживали благодаря лошади и корове, которых держали в сарае. А лошаденка была худющая, чуть не сдохла! Однажды попросили соседа помочь вспахать участок. Он пришел, посмотрел и сказал с сожалением: «Я вспашу своими лошадьми, ваша не потянет».
Кажется, до 1929 года мы прожили в деревне Нижний Дубовец, что в Курской области. По возвращении отца из армии жизнь не заладилась: его начали притеснять, вынуждали идти в колхоз. А он почему-то не хотел. Была у него мельница — забрали. Потом и лошадь, и корову забрали. Жить было не на что. И мы переехали в поселок Карло-Марксово Донецкой области.
— В 1941–1943 годах город Енакиево и близлежащий поселок Карло-Марксово были оккупированы фашистами. Вы помните те времена?
— Как же не помнить! Я здесь жил, никуда не уезжал.
У нас стояли не только немцы, но и итальянцы. Итальянцы помягче были, не беспокоили местных жителей. А немцы, когда пришли в город, сразу нас, подростков, мобилизовали строить железную дорогу между двумя шахтами. Поглядывали на нас недобро: понимали, наверное, что перед ними враги, будущие фронтовики. Кормили каким-то хлебом, который больше напоминал корм для скота. Не помню, сколько выдавали, но мы никогда не наедались.
Весь скот, который у нас был, немцы примечали и забирали — мясо ели. А у местных ничего не оставалось. Выживали кто как мог. Меняли на еду имущество, которое было в доме. Отец ездил делать мельницы.
— Как сложилась Ваша судьба, когда Красная армия освободила Енакиево?
— Город освободили в начале сентября 1943 года, и всех пацанов тут же подмели подчистую: призвали на службу. Мне тогда было 17 лет. Некоторые ребята пытались в больнице справки достать, думали, что откосят. Но комиссар из военкомата построил всех и сказал: «Венерические заболевания есть? Нет? Тогда все здоровы!» (Смеется.)
Сперва я попал в 45‑миллиметровую батарею в районе Макеевки, потом отправили нас в Запорожье, а еще через некоторое время — в Чечню. Ехали на поезде дней девять. Там, в воинской части, нам выдали обмундирование и начали обучать.
Помню, играли в футбол на досуге и командиры меня заприметили, сказали, что буду выступать за сборную полка. Но уже поздно было: подготовка заканчивалась, новобранцев собирались отправлять на фронт. Меня и еще двух парней по распределению направили в город Камышин, что недалеко от Сталинграда. Там я попал в кавалерию. Пригнали нам лошадей-«монголок» — диких, которые по степям бегают. Матушки мои! Какие это были заразы! (Смеется.) Кобылиц с горем пополам удалось присмирить, а жеребчики совершенно дикие. К ним подойти невозможно было. Храпят, ногами бьют, даже кусаются! Дневального однажды жеребец схватил за лицо и распорол ему щеку. В больнице его кое-как зашили…
А на фронте, кстати, лошади были хорошие. Почему? Потому что хороших скакунов у людей в сельской местности забирали. Как-никак, война идет — всё на нужды Красной армии.
В Камышине простояли до весны, а в конце февраля или в начале марта нас привезли в Молдавию. Я по распределению попал в 47‑й полк 5‑го Донского казачьего корпуса.
— У каждого кавалериста была своя лошадь? Или всё вперемешку?
— Нет, лошади были закреплены за солдатами. Свою лошадь нужно было чистить, кормить, ухаживать за ней, убирать.
— Имена им давали?
— А как же! Правда, своих лошадок я уже по именам не вспомню. Помню только первого скакуна — звали его Тагир. Какой красавец был! Статный, гордый, глаза большие. Однажды коновод подвозил на нём продукты к линии фронта и оставил его возле домика. А немец снаряд выпустил прямо по этому домишке. Тагира ранило. Он, бедный, сорвался и куда-то убежал. Искали его, но так и не нашли.
— Сегодня часто пишут, что кавалерия в Великой Отечественной войне была устаревшим и неэффективным родом войск.
— Я вам так скажу: кавалерию надо правильно использовать. Если посылать кавалеристов в лобовую атаку, то толку не будет — перебьют. А при грамотном взаимодействии с танковыми частями можно добиться результата. Мы часто ходили в тылы противника, атаковали гитлеровцев с тыла и имели успех.
Хорошо помню своего товарища младшего лейтенанта Мамонова, который был командиром взвода из соседнего полка. На фронте он здорово прославился! Что он сделал? Однажды подошел к передовой, достал бинокль и начал осматривать вражеские позиции. Потом пришел к командиру полка и сказал: «Я пошел в тыл к немцам, поддержите меня огоньком». В условленное время провели эту операцию, взвод Мамонова со стрелковым оружием зашел в тыл к немцам и устроил там настоящую бучу. Когда мы в наступление пошли, оборону уже никто не держал. Было это в Венгрии. Мамонова потом награждали, под конец войны он дослужился до старшего лейтенанта, командира эскадрона.
— Были моменты, когда Вы уже прощались с жизнью?
— Запомнился мне один случай. Заняли мы оборону возле одного местечка, а на второй день на нас полезли два немецких танка. Наши «пушкари» их подбили. Танки осмотрели, живых там не обнаружили. А под вечер, уже на закате солнца, из одного танка немец вылез и пошел к своим. Елки-палки! Открыли по нему стрельбу, но так ни разу и не попали: он то побежит, то упадет, то опять побежит. Ловкий попался. Так и скрылся из виду.
А где-то около полуночи мы снова услышали лязг гусениц танков. Они на тихом ходу подошли к нам почти вплотную. Выглянули из окопов — машины в нескольких десятках метров.
Оборона сорвалась, а нам с санинструктором бежать было уже поздно: мы в шинелях, а не маскхалатах, как остальные, на снегу нас бы хорошо было видно. Выдали бы не только себя, но и остальных. Вдобавок ко всему неподалеку загорелась большая скирда сена: пламя полыхало, видимость была отличная.
Сидели в окопе втроем (залез к нам еще один солдат). Танки стояли неподвижно. Два немца тем временем вылезли, начали о чём-то переговариваться, затем обратно полезли. Машины завелись. «Делать нечего, — думаем. — Будем отбиваться». Но едва танки поехали, как на них начали снаряды падать. Наши их отогнали.
Уцелели мы, одним словом, хотя уже были готовы принять неравный бой.
— В каких странах Вы побывали за время войны?
— Румыния, Венгрия, Австрия, Югославия, Чехословакия, Албания, Болгария. Нас постоянно из одного места в другое перекидывали. У меня шесть благодарностей было за освобождение европейских городов (правда, бумажки совсем затерлись с годами).
Сильное сопротивление гитлеровцы оказывали в Венгрии. С Балатона (озеро на западе Венгрии — прим. RuBaltic.Ru) перебросили наше подразделение на Балканы, потом опять на Балатон, потом в Австрию… Австрия была уже весной, под конец войны.
— То есть День Победы Вы встретили в Австрии?
— Да. Что это был за день! Какая неописуемая радость! Мы стояли под Альпами. Утром стало известно, что война закончилась. А вечером орудия дружно давали залпы вверх. Пушки бьют, пулеметы бьют, трассера бьют… Небо озарено пламенем. Сумасшедшее торжество.
— Как бойцов Красной армии встречали в разных странах?
— Румыны встречали неплохо, не вредничали. Хорошее отношение было в Болгарии, Албании, Югославии. А вот Венгрия — другое дело. Чувствовалось, что венгры нас не слишком жаловали. По моим наблюдениям, кстати, венгры очень зажиточно тогда жили.
— Некоторым командирам Красной армии ставят в упрек, что они не жалели солдат, относились к ним как к расходному материалу. Вы с этим не сталкивались?
— А вот Вам встречный вопрос: как во время войны можно жалеть бойцов? Как можно спасти их, если нужно идти в наступление и выполнять боевую задачу? Иной раз приходилось идти напролом в прямом смысле слова.
Помню, немцы однажды прорвали оборону и сильно давили на нас. Командир эскадрона тогда заорал на командиров взводов: «Отбить любой ценой, иначе расстреляю вас всех собственными руками!»
У нас взводным был младший лейтенант Шаралиев. Когда на него наорали, он спокойно подошел к своему бойцу, взял у него ручной пулемет, поднялся в полный рост и пошел. На убой пошел… Кричал: «Ребята, за мной!» (После этих слов глаза Николай Федоровича наполняются слезами, голос начинает дрожать.) Это было страшно. Жуткое побоище всего эскадрона. Но отбили немца, выполнили задачу! Другого выхода не было, тут не до жалости.
Другое дело, когда речь идет о неоправданных потерях. Был такой случай: наш заместитель командира полка по строевой части, уж простите, нажрался водки. По его приказу бойцы внезапно поднялись в наступление. В это время наши артиллеристы открывают огонь и бьют по своим. Позже начали разбираться, кто отдал приказ о наступлении. Добрались до этого майора, отправили его в штрафбат. Наказание наказанием, но сколько из-за его дурости людей полегло напрасно?
— Фронтовик Всеволод Козорез тоже говорил мне, что в армии хватало расхлябанности. По его словам, Георгий Жуков навел порядок.
— Согласен! Жуков был командир жесткий и крепкий, всегда стоял на своем. В армии его очень любили и уважали. Только дурак может плохо о нём отзываться.
— Такие люди есть. Сегодня Жукова чуть ли не в предательстве обвиняют.
— Глупые люди, говорю же. Как можно на него наезжать? Посмотрите, в каком положении Жуков был. Войска отступали, немец напирал, в армии чёрт-те что… И кто переломил ситуацию? Жуков! Молодые командиры о себе позже заявили. А поначалу вся тяжесть войны на Жукова легла.
— Как складывалась Ваша судьба после окончания войны?
– Лошадей мы особо не гнали, спокойно дошли до Румынии. Там нас посадили в вагоны и привезли в Новочеркасск, потом еще покидали по разным местам. Демобилизовался я в 1948 году и вернулся в родной поселок. Здесь и живу по сей день. Работал на заводах, пока не вышел на пенсию.
— Когда началась война в Донбассе, Вы никуда не уезжали?
— Нет. Живу здесь один всё это время. Жена умерла перед самым началом войны. Дети звали к себе, но куда я уже поеду? Мне здесь никто не мешает, я никому не мешаю.
— Что можете сказать о сегодняшнем конфликте?
— Та война была «хорошая», а эта еще «лучше». Орудия на 35–40 километров прицельно бьют. Ужас какой-то! Еще вот вспоминаю, что нам в армии пять рублей на сигареты давали. А сегодня солдаты получают зарплату. Получается, война в работу превращается? У нас не так было. Другие времена.
— В каком материальном положении Вы оказались в молодой республике?
— Украинской пенсии меня лишили, а здесь получаю 6 тысяч рублей в месяц. Что ж, я не жалуюсь, мне хватает. Ко Дню Победы вот одноразовую помощь выплатили — 12 тысяч. Это уже серьезное подспорье. Понимаете ли, у меня все родственники болеют, приходится как-то помогать. Куда деваться.
— Местные власти о Вас не забывают?
— Поздравляют с праздниками, навещают. Школьники регулярно приходят. За это спасибо. Приятно, что кто-то еще помнит.
