В Международном валютном фонде прогнозируют, что торговые войны США и ЕС в скором времени приведут к замедлению роста мирового ВВП. При этом директор-распорядитель МВФ Кристин Лагард подчеркивает: в конечном итоге больше остальных пострадает экономика Соединенных Штатов. Эксперты же считают, что самое слабое звено на мировой арене — это Европа. О том, что происходит и будет происходить с Европейским союзом, продолжаем беседовать с руководителем Центра политэкономических исследований Василием КОЛТАШОВЫМ.
— Г-н Колташов, во время прошлой беседы мы упомянули об угрозе периферизации Европы. А возможен ли вариант, при котором в самом Евросоюзе (слабом, но продолжающем существовать) произойдет смещение центров силы? Скажем, если американцы конфликтуют с немцами, то почему бы им не попытаться выдвинуть Польшу на роль нового европейского лидера?
— Гегемон в Европе определяется экономической силой, и поэтому гегемоном не случайно является Германия. Если бы Евросоюз был создан в 1890 году, то Германия все равно была бы в нем главной силой. По-другому никак. Кто угодно не может занять эту нишу, поскольку гегемон должен замыкать на себе различные процессы.
Польша? В Италии, Испании или Греции не будут бояться, что к ним не приедут польские туристы (их еще нужно поискать). А вот у немцев есть деньги, они приезжают. Что будет, если они не приедут? Что будет, если немецкие компании повернутся спиной к перечисленным странам? А о польских компаниях в Европе кто-нибудь слышал? Они есть, но сами поляки говорят, что банки и промышленность у них контролирует Германия. Поэтому Польша не может быть гегемоном. Это касается и других стран, где положение в действительности еще хуже.
Но, повторюсь, Германия была гегемоном лишь с позволения и под наблюдением США. Последние десять лет она не обеспечивала экономический рост немецкой и европейской экономики, а лишь сохраняла свое положение, использовала кризис для проведения определенной политики. Иногда в симбиозе с США.
Можно вспомнить, к примеру, ликвидацию социального государства в странах юга Еврозоны. Не случайно стены домов там покрывались плакатами, на которых [канцлер ФРГ Ангела] Меркель изображалась с нацистской свастикой на рукаве. И отношение к ФРГ на Юге порой выражалось очень откровенно: не нужны нам ни Меркель, ни Германия, ни Евросоюз, мы видим, к чему это ведет, мы стали нищими.
Германия сохранила относительное экономическое благополучие в сложившихся условиях. Она их использовала не в интересах экономического развития Европы (и не в интересах экономического развития вообще), а лишь пыталась обеспечить устойчивость и особое положение своих компаний. Но в силу новых противоречий все равно встает вопрос: какими будут новые рецепты развития? И выясняется, что их нет.
Расширение Евросоюза — это не рецепт развития.
За примером далеко ходить не надо: давайте посмотрим на граждан Украины. На что они рассчитывали? Разумеется, самые глупые надеялись, что они заживут как в Германии. Но через некоторое время стало понятно, что единственный правдоподобный вариант — это прорваться в Европу, работать там, получать большие оклады и попытаться поспорить в достатке с немцами, французами, австрийцами и другими. Они немного потеснятся, а мы заживем немного лучше. И рядовые европейцы понимают эту концепцию. Поэтому голландцы на референдуме проголосовали против ассоциации Украины с ЕС. Не потому, что они против украинской коррупции или им не нравятся [президент Украины Петр] Порошенко и олигархи; они им не нравятся, разумеется, но дело не в этом. Просто в понимании европейцев появление новых членов ЕС приводит к ухудшению ситуации.
Можно ли в этой ситуации предложить расширение как рецепт? Нет. Нужно что-то новое: новый план экономического развития, возможно, новая валюта, новая таможенная система. Принципы открытости больше не работают, нельзя говорить: «Мы открыты, привозите к нам, что хотите». Нужно обращаться к меркантильности и протекции. Такой проект может стать для Европы революционным. И он не может быть антироссийским, еще раз подчеркиваю!
У России в руках ключи от европейского кризиса и выхода из него, просто в силу географического потенциала и ресурсов.
И для Берлина это очень сложный момент: сближение Москвы и Пекина в какой-то степени передает эти ресурсы Китаю. А Европа их упускает, поскольку делает ставку на то, что сумеет когда-нибудь взломать российскую экономику. Но это «когда-нибудь» не наступает уже пять лет. Не стоит думать, что это не показатель, пять лет для экономики — срок огромный. Если вы сделали ставки и за пять лет не выиграли ничего, то вы действуете неправильно. Выигрыш должен быть ощутим за один-два года, как в случае с Украиной: выиграли Украину — забрали ее. В случае с Россией так не получается и не получится.
— Это имеет какое-то отношение к конфликту ЕС и США?
— Именно поэтому и вылез конфликт с Соединенными Штатами. Трамп, в отличие от многих своих оппонентов на внутриполитической арене, не верит, что российскую экономику можно так просто взломать. По этой причине он принимает антиевропейские меры вроде заградительных пошлин на европейские автомобили в США.
— Один из главных экономических принципов Евросоюза — это политика кохезии. Самые развитые страны поддерживают отстающих. И мы видим, что основными «донорами» ЕС действительно выступают Германия, Франция, Британия, а страны Балтии, Польша, Румыния получают из общеевропейского бюджета больше, чем отдают. Почему это не помогает Восточной Европе приблизиться к Западной по уровню экономического развития?
— Во-первых, потому, что такая цель никогда и не стояла. Во-вторых, все механизмы использования этих средств таковы, что они идут не на повышение уровня жизни граждан, а на проведение непопулярных реформ. Например, ликвидировать печатные учебники или рассчитать, как понизить пенсии. И, разумеется, эти деньги используются для выплат по долговым обязательствам.
Страны, о которых мы говорим, потеряли возможность денежной эмиссии после перехода к Европейскому центральному банку, поэтому они начали много занимать и накапливать долги.
Поэтому деньги, которые формально выделяются для того, чтобы выровнять показатели экономического развития, помочь справиться с кризисом, накормить «ленивых испанцев» (как это подается в прессе), не доходят до обычных людей. Вообще не доходят, ни цента! Эти деньги «разворачиваются» и летят обратно на Север.
По факту они работают на богатые страны Евросоюза, преумножая их богатства и тем самым увеличивая диспропорцию.
Разрыв в уровне жизни между передовыми и отстающими странами ЕС, по-моему, только увеличивается. Между Данией, Швецией, Германией, Австрией и Италией, Испанией, Грецией он точно увеличился. Возможно, это справедливо и по отношению к самым бедным странам, которые в еврозону даже не входят.
— В предыдущем интервью Вы говорили, что из состояния беспомощности и растерянности Европу может вывести третья волна экономического кризиса. Кризис 2008 года Вы довольно точно предсказали, когда другие эксперты еще не замечали негативных тенденций. Как думаете, когда стоит ждать очередных экономических потрясений?
— Возможно, в ближайшие полтора-два года. Подчеркиваю, возможно. Сказать очень сложно, потому что положение принципиально отличается от того, что мы наблюдали в 2007–2008 годах. Тогда кризис объективно вызрел, но не был обнаружен. На финансовом уровне с ним начали интенсивно бороться в 2009–2010 годах, и сделали ситуацию не такой прозрачной, какой она была прежде.
Государство начало активнее вмешиваться в экономику, чем раньше. И это вмешательство затрудняет определение момента, когда может развернуться новое падение рынков. Казалось бы, «пузыри» на американском фондовом рынке раздулись до колоссальных размеров еще в 2016 году (они были примерно в полтора раза больше, чем на пике 2007 года). Но они не лопнули, они надувались еще на протяжении 2017 года, и, возможно, расширение финансового сектора будет происходить и в дальнейшем.
Китай, в свою очередь, сумел удержать все деструктивные процессы экономики. Если бы Китай не действовал в начале 2016 года (не препятствовал бы дальнейшему сокращению импорта, падению цен на нефть и уменьшению экспорта китайской продукции), то мы бы находились в очень тяжелой депрессии. Сейчас наблюдается период небольшого оживления и стабилизации, но все это очень зыбко. Поэтому и невозможно говорить о конкретных сроках.
Кажется, пациент уже настолько плох, что вот-вот случится приступ болезни, но ему тут же дают обезболивающее. И состояние вроде бы нормализуется. Вот что происходит с современной экономикой.
— Приступ, о котором Вы говорите, произойдет непременно?
— Да, избежать его не получится. Третья волна кризиса может быть очень сильной. Вторая волна для российской экономики была крайне болезненной, в то время как финансовый кризис 2008 года скорее напугал россиян, чем реально что-то разрушил. Рубль тогда не обесценился: сначала упал, но потом опять укрепился, падение было практически отыграно. Сейчас мы этого не наблюдаем. Так что процессы очень тревожные.
— Но ведь кризис — это не приговор?
— Разумеется, он рано или поздно закончится, начнется бурный экономический рост. Для нашего евразийского региона очень важно, чтобы произошли трансформации: все старое должно быть отброшено, а в ответ на новые вызовы должны внедряться новые политические практики. В результате этого мы и получим рост благосостояния граждан. Но само собой это не произойдет, к этому нужно прийти.
