В 1974 г. состоялся суд над полицаем, отдавшим приказ уничтожить Хатынь. Скрывался во французском легионе, был восстановлен в звании в СССР, но его все равно нашли
Сергей Сергеевич Максимов, бывший начальником Управления военных трибуналов Министерства юстиции СССР, пишет:
«Много лет прошло со времени хатынской трагедии, занявшей в истории свое скорбное место.
Тот далекий мартовский день жители небольшой, в двадцать шесть домов, белорусской деревеньки, спрятавшейся среди лесов, начинали, не подозревая, что он станет для них последним. Последним для всех — женщин, стариков и детей. И не суждено им было узнать, что события, разыгравшиеся в Хатыни 22 марта 1943 года, навечно останутся в памяти всего человечества.
Заняв деревню, эсэсовцы и полицейские согнали всех жителей от мала до велика в большой сарай на краю села, бывший колхозный амбар. Объятые ужасом, люди сбились в плотную массу. В тесноте нельзя было даже поднять руку. Кричали женщины, плакали дети, предчувствуя гибельный конец.
Обложенный соломой и облитый бензином сарай оцепили каратели. Подожженный, он мгновенно вспыхнул. Горящая солома крыши падала на людей, задыхавшихся в дыму и тесноте, на них загорелась одежда, волосы. Под напором десятков тел раскрылись двери, и хатынцы, превратившиеся в живые факелы, попытались вырваться из огненного ада. Но те немногие, которым это удалось, были настигнуты пулями. Вопли и стоны заглушали выстрелы. Наконец, обрушилась крыша и крики стали стихать.
В огне, дыму и от пуль эсэсовцев и полицейских погибло 149 жителей Хатыни. Среди них 75 детей. Деревню разграбили и сожгли дотла.
Приказ об уничтожении стариков, женщин и детей Хатыни выполнялся не только немцами — гестаповцами, эсэсовцами, жандармами, но и гнусными выродками из числа граждан СССР, ставшими на путь предательства.
Усиливая репрессии против партизан и оказывавших им помощь мирных жителей, фашисты использовали полицейские формирования, в том числе и оставивший о себе зловещую память на белорусской земле 118-й полицейский батальон, сформированный в Киеве из националистов.
Долго бы еще свирепствовали в Белоруссии эсэсовцы и каратели, да помешало стремительное наступление советских войск. Вместе с гитлеровцами они отступили на запад. Немцы, как хозяева, на автомашинах, а их цепные псы на подводах тряслись до Восточной Пруссии.
Учитывая "заслуги" и опыт батальона в уничтожении безоружных людей, его объединили с остатками прибывшего ранее 115-го полицейского батальона, спешно погрузили в эшелоны и отправили во Францию, где он вошел в состав 30-й дивизии СС, которая вела карательные операции против французских партизан.
Василий Мелешко не был обойден вниманием своих фашистских шефов: как опытного полицейского начальника, специалиста по борьбе с партизанами, его назначили командиром роты, присвоив звание унтерштурмфюрера СС.
Ландскнехт, наемный убийца еще раз продал свои опыт и навыки стрелять и убивать. Он завербовался во французский иностранный легион и отправился в Северную Африку.
"Поступая на службу в иностранный легион, — рассказывал он, — я не собирался возвращаться в Советский Союз, хотя определенных планов на будущее не имел. Но служба в легионе, порядки в иностранной армии с процветавшим рукоприкладством заставили меня пересмотреть свои взгляды. Я полагал, что переход на сторону французских партизан в некоторой степени смягчит мою вину, если станет известно о службе в 118-м полицейском батальоне. Сам же я о своей службе у немцев не был намерен рассказывать".
Мелешко надеялся, что в послевоенное время, когда огромные людские массы перемещались через границы, трудно будет установить, чем в действительности он занимался в годы войны. И некоторое время ему действительно удавалось это скрывать.
Все проверки прошел удачно. Обзавелся новой семьей. Его восстановили в воинском звании. А в декабре 1945 года уволили в запас.
Самое опасное, казалось, позади. Он решил забраться в глушь, поселился в Ново-Деркульске Западно-Казахстанской области, стал работать по довоенной специальности — агрономом.
Страх, липкий, всепроникающий, сопровождал его все последующие годы. Приходилось постоянно быть настороже — как бы не сказать лишнего.
Мелешко понимал, что рано или поздно доберутся до истины. И он решил перебраться на новое место, к родителям жены. Но по пути в Ростовскую область он был арестован. На допросах у следователя и в суде он не сказал всей правды: не назвал 118-й полицейский батальон — недоброй славой пользовался этот батальон, а говорил просто — батальон украинского освободительного войска. Заявлял, что, будучи в Белоруссии, нес охрану железнодорожных коммуникаций и участвовал в боевых операциях против партизан.
5 января 1949 года военным трибуналом Московского военного округа за службу гитлеровцам был осужден. Отбывал наказание в Воркуте, работал "на тахте". В конце 1955 года был амнистирован в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года.
Но и после освобождения где-то в глубине сознания копошилась, не давала покоя тревожная мысль: "Это всего лишь отсрочка". Она окончилась, как он и предполагал, внезапно. В октябре 1974 года Мелешко был вновь арестован. По делу было проведено расследование новых обстоятельств, свидетельствовавших о карательной деятельности Мелешко. В связи с этим Военная коллегия Верховного Суда СССР приговор в отношении его от 5 января 1949 года отменила и дело направила на новое расследование.
...Перед судом стоял загнанный волк, однако не оставивший надежды и на этот раз проскочить сквозь гибельное кольцо флажков.
Большую работу провели следственные органы, по крупицам собирая доказательства, восстанавливая в мельчайших подробностях картину зверств, совершенных предателями, стараясь как можно отчетливее представить личность подсудимого, его роль в злодеяниях, чинимых предателями над советскими людьми.
Но Мелешко не сдается, еще теплится в нем надежда выпутаться и на этот раз. Ведь удавалось же раньше. А времени прошло с той поры предостаточно, многих из тех, с кем крайне нежелательно было встретиться в этом зале, уже нет в живых, иные так далеко, что их повесткой в суд не вызовешь.
Мелешко выворачивался, пытался опорочить свидетелей, чьи показания особенно в неприглядном свете рисовали его самого и его действия.
В суде был убедительно опровергнут основной довод Мелешко в свою защиту: "Я действительно отдавал приказания стрелять своему взводу как по убегающим из населенных пунктов партизанам, так и по горящим сараям с запертыми в них людьми. Однако прошу принять во внимание, что такие приказы не являлись моей личной инициативой, а передавались из штаба батальона и исходили они от немецкого командования".
Задолго до Мелешко военные преступники и каратели всех мастей и рангов прятались за спасительную, по их мнению, формулировку: "Мы всего лишь исполнители".
Мелешко не был, как ни старался он убедить суд в обратном, всего лишь игрушкой в руках своих фашистских хозяев. Он сознательно шел на самые тяжкие преступления, лишь бы остаться в живых, даже ценой сотен чужих жизней. Суд подробно исследовал мотивы, побудившие Мелешко встать на путь измены Родине, массового убийства советских людей, старательное исполнение воли оккупантов, стремление выделиться среди других карателей, отличиться перед гитлеровцами. Его усердие не осталось незамеченным — он был награжден двумя фашистскими медалями.
Из показаний другого полицая Г. Васюры:
"Но это была шайка бандитов, для которых главное — грабить и пьянствовать. Возьмите комвзвода Мелешку — кадровый советский офицер и форменный садист, буквально шалел от запаха крови. Повар Мышак рвался на все операции, чтобы позверствовать и пограбить, ничем не брезговали командир отделения Лакуста и писарь Филиппов, переводчик Лукович истязал людей на допросах, насиловал женщин: все они были мерзавцы из мерзавцев. Я их ненавидел!"
Мелешко просил суд смягчить ему наказание. Но разве можно найти меру тяжести содеянного Мелешко. Именем Союза Советских Социалистических Республик, именем сотен замученных белорусов — стариков, женщин, детей, — именем всех живущих военный трибунал приговорил Мелешко к высшей мере наказания — смертной казни».
Источник: C. Максимов. История одного предательства // Неотвратимое возмездие. — М.; Воениздат, 1979