Первые впечатления зачастую бывают самыми яркими, самыми запоминающимися. Большинство переселенцев не имело ни малейшего представления о крае, в котором им предстояло жить. Они понимали, конечно, что после жестоких боев Кенигсберг не может остаться нетронутым, но действительность оказалась страшнее самых мрачных ожиданий.
Алексей Николаевич Соловьев вспоминает, что их грузовик ехал по фактически мертвому городу: «Первое ощущение удручающе жуткое. Это был август сорок восьмого, а люди навстречу не попадались. Завалы, остовы зданий. В центре города все разворочено. Удивились, когда увидели несколько неразрушенных зданий, встретили людей... Значит, не так уж страшно».
«На стенах полуразрушенных зданий кое-где еще свисали остатки вывесок былых магазинчиков; видны написанные черной краской прямо по штукатурке громадными буквами немецкие пропагандистские призывы: «Мы не капитулируем!», «Тсс! Враг подслушивает!» (Мария Павловна Кубарева).
Да, все переселенцы сходятся во мнении, что Кенигсберг произвел на них впечатление обгоревшего, разрушенного до основания города, который давно покинули его жители.
Манефа Степановна Шевченко приехала из Челябинска в 45-м году по вызову своего жениха, который остался здесь после окончания войны. На поезд сесть не было никакой возможности, зато удалось попасть на самолет.
— Когда я прилетела, меня Саша встретил на машине. Мы из аэропорта поехали в Кенигсберг. Мы так долго ехали, что я не выдержала:
«Господи, когда же мы в город-то приедем?» Тогда Саша повернулся и сказал: «Мы уже десять минут по городу едем». Батюшки мои! Города не было! Одни развалины. Только кое-где вились дымки. Это были немцы. Они жили в этих развалинах. О водопроводе и электричестве оставалось только мечтать. Трамвайные пути разбиты. «Как тут можно жить?» — подумала я.
Эта жуткая картина изуродованного города дополнялась тем, что по улицам бегали целые полчища крыс, а по ночам, когда стихал дневной шум, от ветра грохотало ржавое железо на остовах коробок бывших зданий. В разбитых домах было слышно, как из труб вытекала вода. Улицы были без света. Казалось, что восстановить город будет выше человеческих сил.
Люди не только видели оставшиеся после войны развалины, но и подмечали то ценное, что сохранилось.
— Даже по остаткам зданий видно было, как красив был город до войны. Улицы вымощены булыжником, зеленые от деревьев. И несмотря на развалины, меня охватило чувство какого-то благоговения.
Жалко было, что такой красивый город был разрушен. Мы лазили по Королевскому замку. В нем была разрушена только верхняя часть, а все коммуникации, подвалы не пострадали. Все было ухожено, к каждому домику вели мощеные дорожки. Домики, даже их развалины, окружал ухоженный кустарник. Видно было, что раньше здесь жили люди, ценившие природу, красоту и свой уют, — вспоминает Анна Андреевна Копылова.
Приехавшие весной переселенцы поражались тем, что город буквально утопал и зелени и цветах. Маргарита Серафимовна Золотарева вспоминает канал в районе Центрального рынка:
— Все вокруг было усыпано маргаритками и фиалками. То был сплошной ковер. Берега канала украшали плакучие ивы, это были громадные деревья, ветви которых ниспадали до воды и образовывался своеобразный шатер.
Была удивительная тишина, и когда я в первый раз пришла туда ребенком, просто случайно забрела, то остановилась в восхищении: казалось, это какое-то сказочное царство.
Источник: Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. — Калининград: Калининградский государственный университет, 2003.