Литва – страна застывшей реальности, поэтому книга Галины Сапожниковой «Литовский заговор: как убивали СССР» о событиях конца 1980–1990 гг., происходивших в республике, рассказывает на самом деле о сегодняшних литовских руководителях и сегодняшней Литве. Что особенно ценно – рассказывает устами участников и очевидцев событий. Предлагаем вниманию читателей RuBaltic.Ru фрагмент из книги:
Речь идет о деле «красных профессоров», осужденных за свои убеждения стопроцентных ученых-литовцах, пострадавших за нежелание уходить в навязанный сверху национализм… Одного из них — Юозаса Куолялиса — сначала на 8 лет привязали к Литве подпиской о невыезде, а потом еще добавили пятилетку тюрьмы. Двух других — Миколаса Бурокявичюса и Юозаса Ермалавичюса — литовские спецслужбы в нарушение всех мыслимых законов выкрали и вывезли из соседней Белоруссии. Судебный процесс над ними полностью перевернул историю сразу четырех стран и одного союза: Литвы, которая осудила лучших своих сыновей, признанных интеллектуалов, на 12, 8 и 6 лет. Белоруссии, нарушившей законы братства. России, которая в попытке отмыться от «красного следа» проглотила это, не подавившись. Европейского союза, «не заметившего» карательной литовской «демократии» и принявшего Литву в свои ряды, несмотря на наличие политзаключенных. И Соединенных Штатов Америки, которые ожидаемо оказались к этому причастны.
Восхищение вызывают только сами эти старики, дружно отказавшиеся писать прошение о помиловании, ради которого нужно было признать свою вину. Потому что «виноваты» они были только в том, что не меняли взглядов, что по тем временам было редкостью.
Миколас Бурокявичюс: «Я не пошел на поклон к литовским буржуазным националистам»
…Не думала, честно говоря, что решусь когда-либо опубликовать это интервью. Когда мы с Миколасом Бурокявичюсом встретились несколько лет назад, он уже был не в лучшей форме и говорил фразами, будто бы списанными с учебников по научному коммунизму. Он был трогателен в своей убежденности, но слишком слаб и стар. Оставлять его в Истории таким не хотелось, потому что его было за что уважать. Хотя бы за те 12 лет, которые он провел в тюрьме после того, как в 1994 году Белоруссия выдала его литовским спецслужбам. Профессор, доктор наук, идеалист, «ботаник» из коммунистического заповедника — когда-то он был отличным собеседником. А в момент нашей с ним встречи уже, к сожалению, нет — потому я отложила в сторону диктофонные записи, не думая к ним возвращаться.
Но вот не стало его 20 января 2016-го, и понеслось: «Умер один из организаторов государственного переворота 1991 года» — написали в литовских газетах…
Позвольте, это какого такого переворота? В 1991 году Литва, вообще-то, была в составе СССР, и официальная ее независимость наступила только 6 сентября, когда ее признал СССР. Или, если хотите, — 2 сентября, если признание США весит больше. Следовательно, январский государственный переворот в классическом его понимании — с многотысячными митингами, истерящим телевидением и занятым вооруженными добровольцами Верховным Советом — организовал совсем не Бурокявичюс, а кое-кто другой.
Судя по комментариям в интернете, заголовок о госперевороте сбил с толку не меня одну. Многие так и подумали: умер-де «брюссельский музыкант», как в Литве называют Витаутаса Ландсбергиса, и только вчитавшись, понимали, что речь идет о его антиподе.
Если не дать человеку слово, хотя бы и посмертное, имя его заврут — как заврали все другие сюжеты, у которых не осталось свидетелей.
Романтик от компартии, Миколас Бурокявичюс после того, как вышел из тюрьмы, решил никуда больше не бежать и тихо старился в своей квартире в окружении больной дочери и жены. То, что он сказал тогда в интервью, было вторичным. Зафиксировать личность для Истории — вот что было важно, когда я звонила в его дверь. Это получилось — хотя, когда мы увиделись, он уже не был блестящ: иногда забывался, плутал в детских воспоминаниях или уходил в термины. Но время от времени будто откуда-то выныривал — и тогда за шлейфом знакомых каждому со студенческих лет отрывков из лекций по научному коммунизму проскальзывало то, за чем, собственно, к нему и следовало идти.
Приказа не было
— Что, по-вашему, произошло в Литве на стыке 80-х и 90-х годов прошлого века?
— Фактически бывшая Компартия Литвы раскололась на две части - интернациональная часть коммунистов, около 40 тысяч человек, остались на позициях марксизма-ленинизма и избрали меня своим первым секретарем, а меньшая часть, которую возглавил Альгирдас Бразаускас, пошла по пути национального ограничения и перешла на социал-демократические позиции.
— После августовского путча во время обысков нашли ваше письмо к Михаилу Горбачеву от 7 января 1991 года, в котором вы будто бы просили вмешательства Москвы в литовскую ситуацию…
— Нет, было не так! Вопрос Горбачеву ставился не раз, только иначе: что при принятии решений ему следует учесть особенности Литвы. Чтобы учитывалась национальная и историческая специфика развития литовского народа и литовского государства.
— Я правильно понимаю: вас пытаются назначить главным организатором военного вмешательства в ситуацию в Литве в январе 1991-го. А вы утверждаете, что речь в том письме шла совсем о другом?
— Только не о военном вмешательстве! Об этом не было ни слова. Дело в том, что Литва входила в Прибалтийский военный округ, который возглавлял генерал армии, Герой Советского Союза Валентин Варенников. Потом он стал первым заместителем министра обороны СССР, а его сменил генерал-полковник Федор Кузьмин. Это были очень умные люди. События, которые произошли в Вильнюсе, были спровоцированы литовскими буржуазными националистами по инспирации Запада, и обвинять Советский Союз и армию в этой провокации нет никакого повода. Нужно учесть то, что литовские экстремисты не раз стремились ворваться в военный городок. Отношения между военными и националистами очень обострились. Из этого потом и получился конфликт.
— Ну а люди-то в ночь на 13 января 1991-го как погибли? Есть же 14 погибших, и от этого никуда не деться!
— Нужно учесть то, что националисты сами стреляли по тем людям, которые погибли. Здесь все списать на армию нельзя. Это было бы преступлением и искажением исторической действительности. Варенников и Кузьмин оберегали людей и с одной, и с другой стороны. Как там все случилось, никто сейчас не может ответить. Есть версия, что сами литовцы по литовцам стреляли, есть версия, что стреляли патрули, когда ломали заграждения.
Но приказа командующего гарнизоном применять оружие не было. Это я вам подтверждаю.
У меня был телефон ВЧ, по которому я мог связаться и с Москвой, и с военными, так вот — военные сами по этому телефону мне звонили и спрашивали, что им делать? Вокруг ломают все, прыгают, стреляют… Ясно то, что это была провокация литовских буржуазных националистов.
В Литве была очень острая классовая борьба. Думающий человек всегда знает, что это может вылиться в борьбу вооруженную. Потому что литовские националисты советскую власть ненавидели, про людей, которые работали и создавали советскую Литву, выдумывали всякие гадости и даже к самым высоким руководителям социалистического строительства —Атанасу Снечкусу, Юстасу Палецкису, Мечисловасу Гедвиласу — испытывали большую ненависть. Плели всякие интриги против этих людей, так что классовая борьба в Литве происходила не только в 1945-м, но еще и после войны.
Горбачев не отвечал
— Откуда в Вильнюсе в ту трагическую ночь взялось столько иностранной прессы? Кто ее пригласил и пустил?
— Это, видимо, вопрос не ко мне. Я только могу вот что сказать: январские события Ландсбергисом планировались не один день. Потому что классовая суть борьбы уже созрела такая, что столкновение между людьми, выступающими за прогресс, и людьми, которые отстаивали регресс и хотели возвратить буржуазный строй, было неизбежным. Капиталистические страны — Германия, Америка, Франция — испытывали большую ненависть к советскому строю в Литве и оказывали всяческую помощь литовским буржуазным националистам.
— То есть вы считаете, что иностранных журналистов в ту ночь позвал Ландсбергис, чтобы зафиксировать планируемую провокацию?
— Большая доля Ландсбергиса в этом есть. Почему я сказал «большая доля»? Потому что иностранные империалистические государства, почувствовав критическое состояние в Литве, в этом сами принимали участие. Вопрос шел о государственном строе. И националисты, которых возглавлял Ландсбергис, опирались на западные буржуазные режимы.
— Вы были в ночь на 13 января 1991 года на связи с Горбачевым?
— Как начались события, я стал звонить, но Горбачев не отвечал. Я передал свой протест по телефону.
Горбачев спрятался, я бы так сказал. Избегал встречи. У меня вертушка была, прямой телефон, у единственного в Литве.
Так что мне не нужно было кого-то просить, я просто напрямую поднимал трубку, и он отвечал.
«Я рос среди подпольщиков»
— После августовского путча вам пришлось уехать из Вильнюса. Вам угрожали?
— Угрозы я получал и раньше. И письменно, и не письменно, и провокации были. Было понятно, что если я являюсь первым секретарем Компартии Литвы, значит, националисты будут устраивать всякие провокации, и за то, что мы отстаиваем советский социалистический строй, прощения нам не дадут.
Потому что после войны в Литве была оставлена агентура немецкого фашизма.
Так что в том, что случилось в январе 1991-го, не советский строй виноват, а те буржуазные деятели, которые остались еще с режима Сметоны, и те люди, которые принимали участие в войне на стороне гитлеровской Германии.
Классовая борьба в Литве проходила очень остро. Ведь погибло больше 40 тысяч мирных граждан, абсолютное большинство из которых были крестьяне, которые получили от советской власти земли.
Нужно знать природу литовского буржуазного национализма. А эта природа имеет связи с фашизмом, с которым боролись не только коммунисты, но и самые прогрессивные люди. И они потом возглавили литовское советское правительство. При таких героях, как Палецкис, Снечкус, Гедвилас, Литва стала развитым социалистическим государством в составе Советского Союза. Литва свою государственность не потеряла! Только изменилось содержание: был буржуазный строй, а потом она стала социалистической. Почему все молчали, когда немецкие фашисты, гитлеровцы оккупировали Литву и создали свои структуры? А все советское ненависть вызывает у литовских националистов. Я — литовец, у меня отец литовец и братья все. И нельзя всему литовскому народу приписывать негативную деятельность.
— Вы живете долгую жизнь, не могу сказать, что стопроцентно счастливую, поскольку на вашу долю пришлось много испытаний. Если бы вы могли что-то изменить и переписать в своей биографии, что именно переделали бы?
— Переписать ничего невозможно, потому что человек живет только один раз и должен дать за свои действия ответ сам. На мою позицию повлияли такие исторические события, как борьба моего брата и моего отца против буржуазного литовского фашистского режима. Я рос в семье, в которой были подпольщики, члены коммунистической партии. Мой брат Йонас стал комсомольцем при фашистском режиме, который за это его преследовал. В 14 лет его арестовали за коммунистические взгляды, отправили в лагерь, но он не сломался, остался на своих позициях и в 1941 году принимал участие в строительстве советской власти. Когда началась война, гитлеровцы и литовские буржуазные националисты его расстреляли. И его, и отца, и мать. После пули она еще живая была, так штыком закололи. Другой брат сидел в годы оккупации в тюрьме в Каунасе.
Кто будет смеяться последним?
— Вы получили за свое «преступление» нереальный срок — 12 лет, так?
— Да.
— Вам предлагали писать прошение о помиловании?
— Не один раз.
— И что вы?
— А что я?
Я не предатель своего народа. Я — представитель рабочего класса.
Коммунисты Литвы никогда не должны обращаться с прошением к буржуазному правительству. Потому что у меня брат был деятелем коммунистической партии, и когда его арестовали, он не подавал никаких прошений. Мой отец тоже был коммунистом и на поклон к буржуазии не шел. А почему я должен был идти? Я категорически отказывался. Они два или три раза предлагали мне, даже письменно. Я на поклон не пошел, потому что не пошли ни мой отец, ни мой брат. Тюрьма есть тюрьма. Если будешь в слезах, то быстро умрешь. Нужно найти путь, чтобы выжить. Набрать силы в себе и бороться.
* * *
Он и боролся. С болезнями, нищетой и насмешками. Вернее было бы написать, что он их не замечал.
Насмешки, впрочем, закончились гораздо раньше, чем жизнь Миколаса Бурокявичюса, — с каждым коммунальным платежом, каждым литром вылитого литовскими крестьянами за ненадобностью молока и каждым авиабилетом в один конец, по которому в Европу улетали дети и внуки его сограждан.
Которым еще только предстоит узнать, как будет над нами смеяться тот, кому выпадет смеяться последним.