Причерноморский регион этим летом постоянно «искрит» из-за пересечения в нем интересов России, Запада и стран исламского мира. Военно-морские силы НАТО проводят учения у берегов, в отношениях России и Грузии произошел острый кризис, сохраняется напряженность вокруг Нагорного Карабаха, при этом Турция, к негодованию союзников по Североатлантическому альянсу, покупает у России зенитно-ракетные комплексы С-400. О геополитических тенденциях в Закавказье и Причерноморье аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал ведущий научный сотрудник Центра евроатлантической безопасности Института международных исследований МГИМО Сергей МАРКЕДОНОВ.
— Г-н Маркедонов, сегодня у всех на слуху конфликт между Москвой и Тбилиси. Что же стало истинной причиной июньских событий, и как теперь России надо развивать отношения с Грузией?
— Я думаю, что нынешняя конфронтация между Москвой и Тбилиси, условно говоря, имеет два измерения. Первое касается внутренней политики, потому что в последние два года в Грузии нарастают протестные движения. Причины у них разные. Но вопрос России используется как внутриполитический фактор.
Действия правящей партии «Грузинская мечта» представляются оппозицией не просто как ошибочный курс в экономике или, скажем, как большой разрыв между реальностью и обещаниями этой партии, которые были даны в 2012 и 2016 годах на парламентских выборах.
Курс «Мечты» преподносится едва ли не как политика, которая проводится в российских интересах.
Дело в том, что среди грузинских избирателей — как среди тех, кто голосует за оппозицию, так и тех, кто голосует за «Грузинскую мечту» — есть люди, являющиеся беженцами из Абхазии и Южной Осетии, есть и те, кто был вовлечен в эти конфликты. И российская тематика вызывает определенную мобилизующую реакцию.
Но фактически, когда используются попытки разыграть во внутриполитических целях внешнеполитическую карту, этот вопрос мгновенно перерастает как минимум в проблему двусторонних отношений, а как максимум — в международную проблему.
— Почему международную?
— Потому что то, что происходит в отношениях Москвы и Тбилиси, естественным образом волнует и Ереван. Армения не имеет прямой границы с Россией, а через Грузию проходят три четверти ее экспорта и импорта. Есть такая дилемма: Россия — стратегический союзник, а Грузия — важный экономический партнер, выход во внешний мир в условиях региональной изоляции.
Ситуация с российско-грузинскими отношениями волнует и Азербайджан.
Мы видим, что параллельно складываются довольно непростые отношения вокруг монастырского комплекса Давид Гареджи — участок азербайджано-грузинской границы там до конца не делимитирован.
Оппозиция пытается разыгрывать и эту проблему с точки зрения внутренней политики. Поэтому здесь вопрос не только российско-грузинских отношений.
В последние дни мы часто слышим заявления о том, что отношения между Москвой и Тбилиси были на стадии нормализации, а теперь все отброшено. Я напомню, что отношения России и Грузии не были блестящими и до того. Даже на стадии нормализации между государствами не было дипломатических отношений.
Да, были экономические контакты, транспортные связи, туризм — это все работало, но дипломатических отношений не было. И расхождения по статусу Абхазии и Южной Осетии, как и перспектива вступления Грузии в НАТО, были. Эта совокупность проблем дала тот взрыв, который мы наблюдаем сегодня.
— Этот взрыв еще не успел утихнуть, как в регионе обозначились новые разногласия: горячие споры вызвала поставка российских ЗРК С-400 Турции. Комментируя эту закупку, генерал Кёртис Скапаротти заявил, что Россия беззастенчиво пользуется разногласиями, которые возникают у Турции и НАТО. Действительно ли существуют эти противоречия, насколько они глубоки и чего ждать Южному Кавказу от Турции Эрдогана?
— Проблемы между Турцией и коллективным Западом носят многоплановый характер. Если мы посмотрим на Европейский союз и Турцию, то здесь существует проблема демократических стандартов и прав человека, что ЕС очень часто ставит Турции в вину.
Не стоить забывать и о проблеме Кипра. Сейчас Турция осуществляет геологоразведку неподалеку от Кипра, что вызывает резко негативную реакцию ЕС. В свою очередь, в парламенте Турции четыре основные партии опубликовали совместную декларацию, которая осуждает решение Евросоюза приостановить переговоры на высоком уровне с Анкарой. Есть серьезные проблемы в отношениях между США и Турцией.
Турция видит вмешательство США в свои внутренние дела.
Это и до сих пор неурегулированные отношения после попытки государственного переворота в 2016 году, и споры вокруг проповедника Фетхуллаха Гюлена и его роли, на которую у этих государств разные взгляды.
Что касается Ближнего Востока, то турки не могут простить американцам поддержки курдов. Хотя эта поддержка, скажем так, ситуативна и не носит последовательного характера, она Турцию очень тревожит.
Что касается России, то она рассматривается как противовес этим, условно говоря, западным устремлениям, западному критицизму в отношении Турции.
Однако, мне кажется, этот противовес, это сотрудничество с Россией носит все-таки ограниченный характер. Один мой турецкий коллега, Бюлент Араз, характеризуя отношения между Турцией и Россией, употребил такое словосочетание, как «соревновательное сотрудничество».
В отношениях России и Турции существуют многочисленные разногласия — возьмите тот же Крым. Да, мы говорим, Крым — это российская территория, оспариванию этот вопрос не подлежит. Но Турция признает принадлежность Крыма Украине.
Другой пример: Нагорный Карабах. Здесь Москва пытается выступать в роли модератора в урегулировании конфликта и выстраивать отношения как с Арменией, так и с Азербайджаном, может быть, и с некоторым перекосом в сторону Армении.
Но все же Азербайджан совсем не то, что Грузия. Россия очень ценит отношения с Баку, и Баку отвечает взаимностью. А Турция имеет очень жесткий, абсолютно проазербайджанский подход. Конечно, он протурецкий, в том смысле, что генерируется не из Баку, а из Анкары, но эта позиция совпадает с позицией Азербайджана. У Турции нет дипломатических отношений с Арменией, что для России, естественно, не самый лучший вариант, учитывая стратегический характер российских отношений с Ереваном.
То же самое касается и Ближнего Востока — для России главным врагом в этом регионе является радикальный исламизм, Россия всеми силами последовательно ему противостоит. Для Турции это, конечно, враг, но главный противник и главный вызов для нее — это курдское движение. Призрак независимого Курдистана для Турции гораздо опаснее, чем радикальный исламизм.
Поэтому говорить о том, что российско-турецкий альянс — это нечто сложившееся, да еще и антинатовское, я бы не стал. Турция не заявляет о выходе из НАТО, НАТО тоже не ставит вопрос об исключении Турции.
Запад понимает, что Турция в рамках НАТО более контролируема — как и ее армейские структуры и структуры безопасности.
80-миллионная страна вне такого контроля несет в себе много рисков и много непредсказуемости.
Что касается Южного Кавказа, Турция, безусловно, активна в этом регионе, она исходит из позиции признания территориальной целостности всех стран. Худшие отношения у нее с Арменией, поскольку здесь есть расхождения как исторического, так и актуально-политического характера, касающиеся Нагорного Карабах
Турция с Азербайджаном — союзники, осуществляющие военно-техническое сотрудничество. Элемент значительного экономического влияния Турции присутствует в Грузии.
Тем не менее при всей важности турецкого фактора на Южном Кавказе, все-таки первостепенным приоритетом турецкой политики остается Ближний Восток. В настоящее время это в первую очередь Сирия, а также проблема курдского движения в самом широком смысле этого слова.
Я бы также рассматривал и кипрское направление. Кавказское направление все же по значимости уступает перечисленным выше.
В случае с российско-грузинским спором Турция не занимает чью-либо сторону, не придерживаясь пророссийской позиции, но и прогрузинской тоже — каждый из партнеров важен для Анкары. Не думаю, что Турция будет активно играть в каком-то из этих направлений.
— Тем не менее корабли Турции приняли участие в учениях НАТО «Морской щит — 2019» в Черном море. Как всегда, необходимость их проведения доказывается наличием «российской угрозы». К чему может привести эта антироссийская истерия и повышение активности НАТО в Черноморском регионе?
— За последние несколько лет этот тренд стал достаточно устойчивым. Чему он служит?
Во-первых, любое военное усиление — это не просто проверка технического и тактического состояния частей; во многом это и политическая демонстрация. Не зря Клаузевиц говорил о войне как о продолжении политики иными средствами. О войне здесь, конечно, речи не идет, но военная демонстрация — это тоже продолжение политики.
Эти учения показывают интерес НАТО к Черному морю.
Они должны продемонстрировать, что статус Крыма для НАТО неизменен, никакой российский суверенитет над Крымом НАТО не признает.
Российское присутствие в Крыму рассматривается как некий вызов, как и присутствие в Абхазии.
В СМИ говорится, что именно Россия является страной, которая нарушает условия коллективного Запада, его идею Wider Black Sea Region. Потому что большинство черноморских стран или сделали выбор в пользу НАТО, как Турция, Румыния и Болгария, или заявляют об этом выборе, как Украина и Грузия. А вот Россия выбивается из этого «парада».
В определенном смысле в этом есть опасность, потому что любые военные демонстрации и такие заявления, подкрепленные силой, таят определенную угрозу — мало ли куда какой корабль зайдет или какой самолет залетит.
Это всегда создает нервозность и непредсказуемость.
Что касается Черного моря, здесь можно было бы использовать опыт, который был наработан Россией и НАТО на Балтике или Россией и Западом в Сирии. Там существуют определенные каналы коммуникации между военными, чтобы держать ситуацию под контролем и не допускать эксцессов.
— Действия НАТО во многом определяются политикой Соединенных Штатов. Какую политику на Южном Кавказе выбрала новая администрация Белого дома?
— Если говорить о Кавказе, то здесь я не вижу каких-либо выдающихся ноу-хау от американской администрации. Мы должны понимать, что для американцев Кавказ не то измерение, каким он является для России. Мы говорим о некоей диспропорции восприятия, потому что для России Кавказ — это во многом продолжение сюжетов внутренней безопасности; многое связывает его с Северным Кавказом — это непосредственная граница, это ближнее зарубежье.
Для Штатов Кавказ — никак не ближнее зарубежье. Он фигурирует в общих вопросах, где Кавказ — это часть проблем в отношениях с Россией.
Да, это Грузия, очевидно. Кавказ, естественно, является частью проблем с Ираном. Иран граничит с Арменией и Азербайджаном, Иран выходит на районы вокруг Карабаха и так далее. Наращивание кооперации Ирана с Арменией, возможно, Ирана с ЕАЭС с каким-то выходом на более широкие интеграционные связи не слишком обрадовало бы Штаты.
Понятное дело, что это комплекс турецких проблем, поскольку Турция — это союзник США, несмотря на все разночтения и расхождения, союзник, которого называли главным союзником в исламском мире.
Для Штатов Кавказ — не столько Грузия, Армения и Азербайджан, сколько Турция, Россия и Иран.
— Можно вспомнить прошлогодние заявления [советника президента США по национальной безопасности] Джона Болтона, который высказывал недовольство высоким уровнем военно-технического сотрудничества России с Арменией и Азербайджаном. Там даже говорилось о том, что Америка готова предоставить свои возможности, свое вооружение этим странам, что нарушало бы предыдущую политику. Но это так и осталось декларацией.
Сегодня Штаты всячески поддерживают Грузию. И недавний визит премьер-министра Грузии Мамуки Бахтадзе в Вашингтон, приуроченный, кстати, к десятилетию подписания Хартии стратегического партнерства в 2009 году, тоже о многом говорит.
Поддержка Грузии — это создание некоего форпоста, некоего хаба для сдерживания России.
И здесь есть важный момент. Скорее всего, Грузия в НАТО не вступит, потому что НАТО не собирается править документы, которые касаются членства для стран, имеющих территориальные споры и внутренние неразрешенные конфликты. Но ведь это не закрывает, скажем, возможности для наращивания военной кооперации Грузии и США.
В НАТО? Зачем в НАТО? Однако превращение Грузии в привилегированного партнера Штатов в Евразии вполне возможно. Я думаю, это направление будет каким-то образом реализовано.
Что касается конфликта в Нагорном Карабахе, были большие опасения в том, что с приходом новой администрации начнется некая конкуренция за миротворчество.
До сих пор Карабах был уникальной точкой, где Штаты и Россия определенным образом взаимодействовали.
Попытки представить Россию как не очень эффективного модератора все же довольно пассивны, как мне кажется. При всем этом Кавказ не является темой №1 для США. Возможно, если бы он таковым был, мы бы видели более сильный накал страстей. Все-таки в отношениях больших игроков кавказская тема играет скорее подчиненную роль.
— Есть ли сегодня угроза разморозки конфликта и повторения «Четырехдневной войны» 2016 года между Арменией и Азербайджаном?
— Смотрите, какая ситуация. Когда спрашивают о том, есть ли возможность эскалации в Карабахе, я всегда говорю, что есть. Вопрос в том, насколько эта возможность высока или низка. Просто сама возможность очевидно присутствует. Почему?
Потому что не решаются принципиальные вопросы, стороны исходят из своих максималистских позиций. Азербайджан говорит о возвращении Карабаха, не только оккупированных районов, но и самого Карабаха, Армения говорит о самоопределении Карабаха и его включении в переговорный процесс. Здесь нет общих точек, по которым стороны могли бы договариваться.
При этом в прошлом году зафиксирован некий рекорд, скорее хороший рекорд: 130 дней обходилось без жертв, количество инцидентов за 5 лет было на самом низком уровне. Но в этом году мы снова видим тенденцию роста, особенно в начале лета, перед встречей в Вашингтоне министров иностранных дел Армении и Азербайджана. Значит, пресловутый карабахский маятник по-прежнему работает.
Переговоры не убираются полностью, они продолжаются, но не становятся содержательными. Это не то, что называется conflict resolution — разрешение конфликта, это conflict management — управление конфликтом.
Поскольку это управление происходит, так или иначе, вероятность повторения, хотя и существует — а она, повторюсь, всегда существует, — не столь высока. В любом случае, 100% повторения того, что было в 2016 году, не будет. Два раза одно событие полностью повторяться не может.
— Возникает ощущение, что весь регион застыл во времени — надежды на мирное разрешение этих противоречий в обозримой перспективе практически нет. Какой политики в Закавказье должна придерживаться Россия? Что должно стать ее приоритетами в этой турбулентной обстановке?
— Политика, как мне кажется, должна строиться с учетом индивидуальных особенностей партнеров. Очень сложно найти общую схему, под которую подойдут Армения, Азербайджан и Грузия. У нас разный уровень отношений с этими странами.
Общие рамки — это недопущение конфликтов в непосредственной близости к границам России, быстрое и оперативное предотвращение и гашение возможных инцидентов.
Очевидно, что в любой конфликт, если будет происходить его эскалация, будут входить внешние игроки. Также необходимо выстраивание индивидуальных подходов с каждым внешним игроком, потому что тут тоже нет общих рамок.
Если по Грузии со Штатами мы диаметрально расходимся, то по Карабаху возможно определенное понимание. Там, где понимание есть, — замечательно, его надо сохранять. Там, где понимания нет, надо, по крайней мере, пытаться не углублять противоречия, пытаться управлять конфликтами, по которым есть разночтения.