ЕАЭС и преемственность: прогноз-2017 для постсоветского пространства

В 2017 год постсоветское пространство вступает с целым комплексом проблем. С какими сложностями в ближайшее время столкнутся страны на территории бывшего СССР, порталу RuBaltic.Ru рассказал политолог, доцент РГГУ Александр ГУЩИН (с итогами года предыдущего для этих стран можно ознакомиться в первой части данного интервью):

«РАЗВЕРНУТЬ НЕ УДАСТСЯ»

– Александр, победивший на выборах президента Молдовы Игорь Додон вынашивает наполеоновские планы – референдум об отзыве евроассоциации, наращивание экономической интеграции со странами ЕАЭС. Как Вы оцениваете перспективы этого курса?

– Не думаю, что Додону удастся сильно поменять политическую ориентацию Молдовы. В определённом смысле он попытается балансировать между Европой и Россией. Однозначного вектора в сторону Запада, наверное, не будет. Вместе с тем я совершенно не ожидаю, что Молдова уйдёт от евроассоциации и войдёт в ЕАЭС. Учитывая достаточно слабые полномочия президента Молдовы и – главное – учитывая, что Додон тесно связан с нынешней молдавской политической элитой. С тем же (известным олигархом, экс-вице-спикером парламента, лидером Демократической партии Молдовы и проевропейским политиком – прим. RuBaltic.Ru

Относительно «поворота» Молдовы: возможно сбавление негатива в адрес торговых отношений и рынка с Россией; впрочем, институционализацию присутствия Молдовы в ЕАЭС на 2017 год я не просматриваю, и, скорее всего, этого не произойдёт. Потом – даже если будут проводиться досрочные парламентские выборы, на чём настаивает Додон, достаточно высокие шансы получить много мандатов есть у проевропейской коалиции Майи Санду и Андрея Нэстасе. Социалисты, наверное, увеличат присутствие в парламенте, но не факт, что они обеспечат себе серьёзное преимущество. Время работать будет сейчас не на социалистов.

– Многие эксперты отмечают двойственную политику Беларуси. При наличии известных конфликтов по газу с Москвой Минск стремится продолжить евразийскую интеграцию. С другой стороны, важным событием называется потепление отношений Минска с Евросоюзом. В начале 2016 года с Лукашенко сняли европейские санкции. Сильные ли изменения претерпело позиционирование Беларуси на международной арене? 

– Сильных перемен не будет. В отношениях Минска с Россией, да и вообще внутри ЕАЭС, есть целый ворох проблем. Вместе с тем белорусская экономика в значительной степени зависит от российской. Как бы мы ни говорили о равноправном партнёрстве в ЕАЭС и Союзном государстве России и Беларуси, без российской экономики нынешняя экономическая модель Беларуси была бы просто невозможна. В условиях известных сложностей и экономического кризиса в России (Лукашенко очень внимательно смотрит за политикой России на постсоветском пространстве) Европа, естественно, проявляет активность в отношении Беларуси. Сам Лукашенко стремится найти если не альтернативный вектор, то хотя бы параллельное направление, на котором он мог бы действовать. На этом поприще белорусская дипломатия достигла определённого продвижения, с точки зрения минской переговорной площадки, двусторонних отношений, отмены санкций. Белорусам можно занести это в свой «актив». Но я бы не стал, подобно некоторым российским экспертам, говорить, будто Беларусь «уходит» на Запад, да и большой вопрос, готов ли Запад идти на полноценный отрыв Лукашенко от России. Именно потому, что Беларусь как экономически, так и политически связана с Россией.

Многие проблемы, наблюдаемые в российско-белорусских отношениях, носят не столько геополитический характер, сколько сугубо двусторонний. В принципе, они решаемые. 

Западу, в свою очередь, выгодно проводить политику попыток мягкой трансформации Беларуси. Я часто бывал на конференциях по белорусскому вопросу. Многие западные эксперты говорили о важности «югославизации» Беларуси, превращении её в буфер. Через Беларусь определённые силы на Западе хотели бы «размыть» интеграционные проекты с участием России на постсоветском пространстве. Тем не менее мне представляется, что при сохранении нынешней политической системы в Беларуси это вряд ли возможно. Всё-таки в 2017 году и вообще в долгосрочной перспективе Беларусь будет находиться в приоритетных отношениях с Россией.

«ТРАМП – ВОВСЕ НЕ “ГОЛУБЬ МИРА”»

– Евросоюз в 2016 году подавал ряд сигналов о готовности налаживать экономические отношения с ЕАЭС. Глава Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер призывал развивать торговлю с участниками евразийской интеграции, несмотря на санкции. Тема «интеграции интеграций» к концу года «умерла» или что-то из этого получилось?

– Данная тема сама по себе в принципе не может «умереть» как идея. Мы ведь помним идеи де Голля о едином пространстве от Атлантики до Урала. Помним мы и темы, связанные с развитием Евросоюза. ЕС же только технологически начал развиваться в 50-е годы с Европейского объединения угля и стали, в то время как на уровне идей европейская интеграция формулировалась гораздо раньше. О европейском проекте десятилетиями рассуждали философы, историки, политологи. Так что сам факт существования идеи или концепта очень важен. Без концепта или без идеи просто не может быть технологической и технократической реализации подобных проектов. Очень важно, что такая глобальная идея была выдвинута. Причём выдвинута на самом высоком уровне, в том числе – президентом России.

Другой вопрос заключается в том, что не надо ждать реализации этой идеи в нынешних условиях.

Однако тот факт, что она обсуждается на экспертном треке, – уже позитивный сигнал. Просто вопрос в ожиданиях. Какие они? Если мы ждём, что что-то запустится в ближайшие годы – это абсурд; ничего подобного не будет. ЕАЭС на данном этапе не является равноправным партнёром для Европы даже при всех её проблемах. Это надо признать и понимать. На Евразийском континенте слишком много внутренних проблем, чтобы сейчас говорить о полномасштабной интеграции. Шаги в данном направлении будут возможны в случае отмены санкций, если американцы пошлют соответствующий сигнал Европе. И всё равно глобальная интеграция – это вопрос даже не лет, а десятилетий. 

– Как «фактор Трампа» повлияет на политику США на постсоветском пространстве? Одни комментаторы уверены, что курс Белого дома кардинально поменяется и уже меняется. Другие твердят, что американский истеблишмент останется тем же, поэтому особо надеяться на перемены не стоит.

– Я скорее склоняюсь ко второй группе. Разумеется, я ожидаю определённых изменений. С точки зрения проникновения американского влияния и давления на Россию, наверное, не будет повторения сценариев, которые были при Обаме. В какой-то степени американцы, возможно, услышат, что у России есть свои интересы на постсоветском пространстве. Можно даже назвать это зоной влияния. Не надо здесь бояться политического реализма. Республиканцы больше склонны к такому реализму.

Думаю, в Центральной Азии у американцев не будет особой игры. Возможно, сохранится формат «С5+1», отдельные проекты, но глобального влияния не будет. Южный Кавказ в целом тоже остаётся для США второстепенным треком. Он скорее важен в контексте отношений с Турцией и Ираном. Карабахский вопрос также относится в США к второстепенным темам. Западный вектор постсоветского пространства несколько более важен. Прежнего давления, как я отмечал, скорее всего, не будет. Но и абсолютно преждевременно ожидать, что Америка полностью уйдёт с постсоветского пространства и оставит на откуп России решение вопросов безопасности, особенно на западном направлении. Ведь «оранжевая революция» произошла при республиканце Буше-младшем. И Мюнхенская речь Путина пришлась на правление Буша-младшего – связана она была во многом с его политикой. Иракскую кампанию инициировали республиканцы.

Нельзя считать, что к власти в США пришёл некий «голубь», который резко переформатирует всю американскую политику.

Пока существует перспектива нарастания напряжения между США и Китаем, Россия по крайней мере, может быть, не будет позиционироваться как главный враг и одна из важнейших угроз Америке, как было при предыдущей администрации. При этом сохранится конкуренция между державами, продолжится наращивание американской военной мощи (о чём Трамп тоже говорил). Продолжится конкуренция по вооружениям, по глобальной политике, по линии Ближнего Востока. Постсоветское пространство выступает как второстепенный трек, но в случае напряжения на других направлениях этот трек будет также задействован. Трамп – вовсе не «голубь мира».

«ПРОЦЕСС РАСПАДА СОВЕТСКОГО СОЮЗА ПРОДОЛЖАЕТСЯ»

– Вы упоминали смену власти в Узбекистане. Некоторые комментаторы отмечали, что Узбекистан – страна, практически исключённая из интеграции на постсоветском пространстве, стоящая особняком, такое «белое пятно» на карте интеграции. Вы согласны с этой оценкой?

– Нет. Узбекистан является членом ШОС. Нельзя сказать, что он выключен из всех интеграционных процессов. Участие Ташкента действительно не институционализировано по сравнению, скажем, с Казахстаном. Он сохраняет обособленную позицию, вышел из ГУ(У)АМ и ОДКБ – совершенно разных по своей направленности структур. Да, Узбекистан не участвует в евразийской интеграции, но это один из крупнейших партнёров России в Центральной Азии. Там есть проекты «Лукойла». В 2000-е годы в Узбекистане были приличные темпы роста при известных экономических и социальных проблемах, особенно в Ферганской долине, а также угрозах исламского радикализма, с которыми силовые структуры успешно боролись при Каримове.

При новом президенте ситуация пока тоже достаточно стабильная. Смена власти прошла довольно мягко, присутствует консенсус элит. Китай очень заинтересован в Узбекистане: в стране очень много китайских инвестиционных и инфраструктурных проектов, много проектов, которые кредитуются китайскими банками. По итогам прошлого года Китай уже стал первым торговым партнёром Узбекистана, обойдя Россию. Узбекистан также военный центр региона. Из всех центральноазиатских стран у него наиболее мощная армия. Говорить об Узбекистане как о сугубо изолированном субъекте не приходится, хотя в ЕАЭС он пока вступать не собирается. Более того, мне кажется, что новый президент может повести более открытую политику. При нём в ближайшей перспективе сохранится балансирование между Китаем и Россией. При этом фигура Мирзиёева для России является оптимальной. Вообще, в целом поддержание стабильности и безопасности в Центральной Азии как для России, так и для Китая – приоритет. Думаю, что это важный залог того, что между Москвой и Пекином сохранится уважительное взаимодействие, ведь в условиях конфронтации России с Западом и в условиях напряжения у Китая по морям наличие стабильной зоны в тылу очень важно.

– На постсоветском пространстве сохраняется достаточно много «замороженных» военных конфликтов. В новой Концепции внешней политики РФ прямо прописано, что Москва будет стремиться их разрешать. В то же время конфликты существуют десятилетиями. Ситуация с ними настолько безвыходная, что нет прогресса?

– Новая Концепция внешней политики – это очень важный и в целом сбалансированный документ, который, на мой взгляд, отражает те основные вызовы, которые стоят перед Россией, а не просто является набором деклараций. Действительно, в нём вполне справедливо говорится о необходимости урегулирования этно-территориальных конфликтов, но вся проблема в том, что, независимо от желания и важности этого, пока непонятно, как это сделать на практике. Вернее, можно сказать так: понятно, что сделать это можно и нужно только через переговорный процесс, но, по крайней мере в обозримой перспективе, к большинству конфликтов быстрое решение через переговоры явно не относится.

Прошедшие 25 лет хорошо показали, что процесс распада Советского Союза в этом плане продолжается до сих пор. Существующие «замороженные» конфликты – во многом наследие СССР. Они были заложены в советское время, а часто ещё и ранее. Хотя, безусловно, на том пространстве, которое мы условно называем постсоветским, появились и новые конфликтные линии. Например, есть целый ряд конфликтных зон, находящихся пока в «спящем» (надеюсь, что так и будет) состоянии в Центральной Азии. Имеющиеся открытые конфликты, многие из которых находятся в стадии «заморозки», решить быстро практически невозможно. Однако проблема ещё и в том, что считать сегодня «решением». На мой взгляд, к примеру, в условиях Карабаха «заморозка» – это уже решение. Другое дело, что там она может быть довольно подвижной, и общая задача – эту подвижность «заморозки» минимизировать.

В Приднестровье урегулирование просматривается лучше – всё-таки конфликт не носит такого тяжёлого характера, нет такого количества беженцев, сохранились отношения с «материнским» государством, экономики и финансово-промышленные группы правого и левого берега взаимодействуют. Только в Приднестровском конфликте есть шанс продвинуться в сторону урегулирования. Исход будет во многом зависеть от того, как будет решаться украинский конфликт и как будут развиваться отношения РФ – ЕС и РФ – НАТО.

По Абхазии и Южной Осетии кардинальных подвижек не будет, но важно, на мой взгляд, то, что мы уже отошли от той конфронтации с Грузией, которая была в 2008 году. То есть мы видим, что само по себе наличие конфликта де-факто государств, которые, тем более, признаны Россией, по прошествии нескольких лет всё равно не является преградой для диалога, пусть даже в начальной стадии, для восстановления отношений. Будем надеяться, что такая мягкая трансформация произойдёт и с Украиной, хотя, конечно, это потребует многих лет, определённых внутриполитических изменений в Киеве, да и будет в большей степени зависеть от того, как будет складываться международная обстановка в целом.

– Какие основные вызовы для постсоветского пространства Вы видите на 2017 год?

– Первое – прежде всего, террористическая угроза. Борьба с международным терроризмом потребует усилий всех стран региона, в том числе – через сотрудничество в рамках ОДКБ.

Вторая угроза – украинский кризис. Что бы о нём ни говорили, всё равно на Украине периодически возникают обострения напряжённости, поэтому кризис остаётся серьёзнейшим вызовом и фактором риска.

Третье – это возможность очередной эскалации Карабахского конфликта.

Наконец, четвёртое – важность продолжения процессов интеграции в ЕАЭС и большего сопряжения подходов, важность ухода на второй план эгоизма бюрократий и элит.

Остальные сложности – скорее уже отдельные вызовы для отдельных стран и двусторонних отношений.