Латышские народные сказки

Продолжая тему сказок народов Прибалтики, поговорим на этот раз о латышских народных сказках, которые являются неотъемлемой и весьма важной частью национальной культуры. До 80‑х годов XIX столетия всё многообразие латышских сказок относилось к области устного народного творчества, посему сказки кочевали из селения в селения во множестве вариантов, а каждый сказитель мог обогатить сюжет новым поворотом или, наоборот, упростить и урезать фабулу. Но с 1887 года, когда вышел первый печатный сборник, ситуация изменилась, и к настоящему моменту уже около сотни тысяч латышских сказок не только записаны и изданы, но и являются объектом изучения ученых-фольклористов.

Латышские народные сказки имеют сюжетные и смысловые взаимосвязи с народными сказками других стран, отмечается особенно сильное влияние германского и эстонского фольклора, если рассматривать западные страны, а также русского и белорусского, если обратить внимание на восточных соседей. Латышские сказки, как и большинство прочих образцов этого фольклорного жанра, подразделяются на три основных типа: волшебные, бытовые и сказки про животных. Подобно русскому «жили-были» или английскому once upon a time, сказки Латвии тоже имеют свое традиционное начало, звучащее как reiz dzīvoja, в переводе близкое к «жил когда-то». А вот за одинаковым началом следуют различные интересные сюжеты, несколько из которых мы и рассмотрим.

Вот, например, интереснейшая сказка «Невеста ужа». Юная дева по глупости связала себя обещанием с ужом, преисполненным матримониального рвения и, видимо, относящимся к вымирающему виду ужей морских необыкновенных, испытывающих определенные сложности с размножением естественным путем:

Как-то жаркой, летней порой, в самый полдень, три девицы купались в море. Одна спрашивает:

— Которая из нас первой выйдет замуж?

Вторая отвечает:

— Первой выйдет замуж самая красивая!

А третья девица промолчала. Вскоре вышла она из воды и хотела одеться. Только было потянулась за своей белой рубашкой, как вздрогнула: на рубашке лежал уж.

— Уж, уж, — просит девица, — сползи с рубашки.

— Обручись со мной, — отвечает уж, — тогда уйду!

— Отчего не обручиться? — смеется девица. — Только сползи с рубашки!

— Э, нет, — не соглашается уж, — дай мне свое колечко.

Сняла девица колечко и отдала его ужу. В тот же миг исчез уж с кольцом в морской пучине.

А потом, по зрелом размышлении, пожалела, да было поздно — пришлось следом за новоиспеченным супружником нырять в морские волны и обустраивать придонный быт.

Сюжет о девице и змее настолько интернациональный, что одно только перечисление народностей, имеющих созвучные легенды, займет немало места.

Среди них как географически близкие латышам поляки, повысившие чешуйчатого жениха в ранге (их сказка именуется «Невеста полоза»), и восточные славяне, тоже не последнее место занимающие в плане культурного обмена, так и живущие на другом краю материка индусы и японцы.

Вообще о смысловой нагрузке и сакральной подоплеке этой сказки говорить можно долго, начав со значения фигуры Змея в мировом фольклоре и заканчивая первобытной традицией посвящать девушек тотемным животным — впоследствии символически, а поначалу и вполне себе конкретно, что с дальнейшей жизнью обычно не совмещалось. 

В этой связи можно вспомнить и популярнейшую восточнославянскую (и не только) сказку про обхитрившую недалекого медведя Машу, за своей кажущейся простотой и сюжетной незамысловатостью таящую отголоски древнейших культов, где хозяин лесов, равно как и ползуче-летучие разновидности обожествляемых рептилий, получал расторопную девицу в полное свое распоряжение. Сюда же можно отнести все сказки и легенды о драконах и умыкнутых ими принцессах и прочих, не столь благородных феминах — причем, без преувеличения, со всего света.

А финал сказки дает нам отсылку к еще одному не менее древнему и не менее космополитическому мифу — о сезонном божестве, часть года проводящем под землей или под водой, а то и вовсе в царстве мертвых, но регулярно возвращающемся назад на грешную землю.

Пришла мать невесты к морю и спрашивает:

— Доченька, милая, расскажи мне, поведай, как живется тебе?

Услыхав это, невеста ужа обняла своего мужа и просит, чтобы отпустил он ее с детками к матушке погостить. Очень не хотелось ужу ее отпускать, но напоследок разрешил он ей погостить у матери три недели.

Взяла невеста ужа сына и дочку на руки и отправилась к своей матери в гости. Две лягушки карету тянули, а щука за кучера была. Встретила мать дочку, обняла, а на внучат нарадоваться не может.

Погостила невеста ужа три недели у матушки и к ужу в море вернулась.

Мифы и легенды с подобной основой встречаются в Древнем Египте, в шумеро-аккадской культуре, а самый, пожалуй, растиражированный из этой серии — это древнегреческий миф о Персефоне, ставшей женой повелителя мрачного подземного царства Аида, но каждую весну возвращающейся к своей матери Деметре, богине плодородия.

Еще в качестве небезынтересного примера волшебных латышских сказок можно привести «Летучую лодку», в которой, правда, в отличие от ее русской народной «родственницы» — сказки про летучий корабль — никаких царевен нет и в помине, а в качестве вознаграждения за выполнение невыполнимого квеста предлагается звонкий металл, а не эфемерные любовные приключения. 

Структура же сказки весьма схожа — где-то до середины. Тут присутствует и классический прием с тремя сыновьями, младший из которых является альтернативно одаренным, но эмпатичным существом, и прожорливый старичок, проверяющий братьев на жадность, и само собой построившееся средство воздухоплавания. 

Достается оно, кстати, что в латышском, что в русском варианте изначальному заказчику из сильных мира сего, а не дураку вместе с царевной и светлым будущим, как привыкли считать советские дети, опираясь на мультик, снятый весьма отдаленно «по мотивам». Но на моменте передачи заказа русская сказка, можно сказать, только начинается, а вот латышская закономерно завершается товарно-денежным обменом: 

Уплатил ему барин сто дукатов, сел в лодку и улетел неведомо куда. А дураку дукаты остались.

Приключений в ней получается меньше, зато мораль одна и яснее некуда: не будь жмотом и уважай старших, даже если тебе кажется, что маразм к ним подкрался незаметно, — и будет тебе «полное освобождение от депрессии в вечнозеленых единицах».

Но, пусть даже этот конкретный дурак удовлетворился денежным эквивалентом семейного счастья, обычно в сказках, впрочем как и в жизни, царевны и принцессы выскакивают замуж за дураков всё же по собственной воле — разглядев внезапно дотоле никем не увиденные душевные и физические качества, перед которыми ни одной царевне не устоять. В сказке же «Пастух и принцесса» мы можем наблюдать обратную картину. Пастух там, чтоб не грешить против истины, напрямую дураком не именуется, скорее лентяем, по всему являющимся духовным братом мужичка из мультика «Падал прошлогодний снег», стремившегося занять очередь в цари:

Жила на свете одна женщина. Все ее сыновья какому-нибудь ремеслу выучились, только самый младший и слышать не хочет ни о каком ремесле.

— Если нельзя мне на короля выучиться, — говорит он, — то уж лучше я овец пасти буду!

Ничего не могла мать с ним поделать и послала его овец пасти.

В качестве авторской ремарки вставим, что, думается нам, каждый мог бы, не напрягаясь, вспомнить хотя бы одного такого царственного пастуха из своего окружения. А принцесса того края завела себе милую, хоть и не одобряемую ее венценосным папенькой с профессиональной деформацией в виде тотального контроля привычку исчезать на пару часиков что ни полдень. И доведенный неведением до ручки папенька пообещал выдать дочку за того, кто ему, папеньке то бишь, на нее «настучит». 

Но из всех возможных вариантов удалось это только нашему диванному гению, которому бы в разведке служить, а не за девицами подглядывать с такими-то скрытыми талантами. Оказалось, что принцесса сбегала от опостылевшего придворного быта в свою личную Нарнию, только не в шкаф, а под камень, за которым начинались поля с цветами-звездами, золотыми-серебряными-алмазными деревьями и толпой подружек, коих бедная высокородная девица, поди, лишена была в своей настоящей жизни. Там она предавалась безудержному разврату, а именно: водила хороводы, вышивала и плела с подружками венки из звездных цветочков.

Ее бы пожалеть, но наш пастух, твердо решивший выучиться на короля и делающий определенные успехи на этом поприще, ничтоже сумняшеся заложил девицу родителю, перед этим торжественно заявив матери:

— Не стану я больше овец пасти, я на короля выучился!

И с чувством выполненного сыновнего долга отправился он во дворец, где в качестве неопровержимого вещдока предъявил варварски наломанные в подвалунной Нарнии алмазные веточки. А над финалом впору рыдать в обнимку над девичьей свободой, принесенной в жертву пастушьим амбициям:

Заплакала принцесса: раскрыл пастух ее тайну и не сможет она больше вернуться к своим сестрицам на горный луг. Так и пришлось принцессе выйти замуж за пастуха.

Читайте также: