Школы для русских, немцев, евреев: чему современная Латвия должна поучиться у довоенной

Принято считать, что нынешняя Латвия является политической правопреемницей той, что существовала в межвоенный период. Однако апологеты правопреемственности «первой» и «второй» республик старательно обходят стороной закон об образовании. Точнее, принципиальное различие в образовательном подходе между той Латвией, что родилась в 1920 году, и той, что возникла в 1991 году. А между тем стоит присмотреться, чтобы понять — законы первой республики в отношении права на образование на родном языке были гораздо либеральнее и гуманнее.

Одним из первых законов Латвийской Республики, принятым еще до начала работы Учредительного собрания (май 1920 года), был закон «Об организации школ меньшинств Латвии», утвержденный 8 декабря 1920 года. Принимая во внимание многонациональный состав республики, его авторы создали при министерстве несколько национальных отделов, каждый из которых нес ответственность за те или иные школы.

Так в Латвии образовались белорусский, польский, русский, еврейский и немецкий отделы.

Руководителем каждого из них был компетентный специалист, обладавший большим организационно-методологическим опытом еще со времен Российской империи. Русский отдел возглавил профессор Иван Ферапонтович Юпатов, который станет депутатом 2-го Сейма Латвии.

Согласно этому прогрессивному закону, требования образовательных программ не должны были быть меньше требований аналогичных программ в латвийских учебных заведениях. В принятом параллельно законе «О просветительских учреждениях Латвии» черным по белому были прописаны следующие пункты: «Во всех основных школах обучение ведется на родном языке учащихся»; «Родным языком ребенка признается язык, заявленный его родителями»; «Правительство и самоуправления содержат для каждой народности столько основных школ, сколько их требуется на основании положений данного закона».

Эти установки можно было переписать из законодательства первой республики, однако националистические партии современной Латвии сделали вид, будто принцип преемственности не распространяется на эти образовательные законы.

У чиновников из национальных отделов было важное право совещательного голоса, которым они пользовались, корректируя работу министерства образования Латвии 1920-х и первой половины 1930-х годов. В тот период действовал и закон, согласно которому дети и их родители имели право на открытие класса в случае, если набиралось тридцать учеников под руководством одного учителя. Законодательство министерства также давало зеленый свет становлению и развитию частных гимназий, которые расцвели пышным цветом в указанный период.

Во многом данные законы стали исполнением обещания, данного летом 1919 года юристом и политиком Александром Семеновичем Бочаговым, оказывавшим поддержку Ульманису. Тогда он заявил, что «всем меньшинствам будет обеспечено культурное национальное самоопределение». Именно поэтому многие русские жители Латвийской Республики (представители интеллигенции, купечества, даже крестьянства) поддержали проект суверенного государства.

Тут же приходят на ум пафосные декларации Народного фронта Латвии, который не скупился на посулы в конце 1980-х годов, привлекая русское население тогда еще советской Латвии гражданством для всех и сохранением образования на русском языке — как среднего, так и высшего.

Однако устные и письменные обещания Народного фронта так и остались сотрясанием воздуха, в отличие от заявлений русских общественников на заре первой республики, умевших держать свое слово.

Законы об образовании начала 1920-х годов предоставляли педагогам национальных школ максимальную свободу творческого самовыражения. Беспрепятственно и при поддержке чиновников ведомства могли выражать свои новаторские идеи и русские учителя, принимавшие активное участие в деятельности своего национального отдела. Союз русских учителей Латвии постоянно проводил конференции и семинары на тему улучшения образовательной методологии.

Результаты дали о себе знать уже к началу 1930-х годов. Так, среди русских Латвии число грамотных (умеющих читать и писать) в 1920 году составляло 41,32%, а в 1930 году — уже 62,74%, что было замечательным показателем. Среди белорусов Латвии число грамотных в начале 1920-х годов достигало 43,03%, а в 1930 году — уже 64,60%.

Это оказалось возможным благодаря мощному развитию школьной сети в местах компактного проживания русских и белорусов, в том числе в Латгалии.

Важно, что русские учителя заботились и о посещаемости детьми национальных школ. За первое десятилетие независимой Латвии она увеличилась на 18%. Во многом отказ от посещения школы на начальном этапе был связан с отсутствием тяги малоимущих слоев населения к школьному образованию и к отсутствию такого школьного опыта у родителей этих детей. Русским педагогам предстояло преломить эту традицию. Для этого пришлось переубеждать целое поколение отцов и матерей, которые считали, что их детям вполне достаточно освоить элементарную грамоту и счет, а более фундаментальные знания — дело совершенно необязательное.

Между тем в Латвии начала 1920-х годов было наибольшее число русских школ (максимальное число достигло тридцати четырех в 1922–1923 учебном году), что было связано с имперской традицией классического образования, которое стремились получить не только русские дети, но и многие латыши, поляки и евреи, а также дети возвращавшихся беженцев, которым было проще продолжать образование на русском языке.

Так что образовательная политика первой республики сполна отвечала запросу населения на наличие стабильной русской школы.

Впрочем, некоторые латвийские политики праворадикального толка испытывали острое желание сузить или вовсе ликвидировать школьную автономию национальных меньшинств. При этом они ловко интерпретировали наличие национальных отделов как проблему самоограничения их школ. Например, на заседании Просветительской комиссии Сейма писатель Карлис Скалбе выразил недоумение по поводу стремления национальных школ к самоизоляции.

Впрочем, в те годы Латвия официально старалась придерживаться демократических тенденций, поэтому покушения на школьную автономию не были успешными.

Серьезная попытка покушения на образование национальных меньшинств была предпринята в начале 1930-х годов. Представитель Демократического центра Атис Кениньш стал новым министром образования в декабре 1931 года и сразу же повел решительное наступление на принцип школьной автономии.

Его позиция была такова: если в стране существует единый школьный закон, то зачем нужны различные национальные отделы? Он прямо выступал на заседаниях Сейма с предложениями ликвидировать школьную автономию, однако настроил против себя не только русские фракции, но и отдельных латышских политиков либерального толка. В связи с неудачами на фронте борьбы с русскими школами Кениньш подал в отставку в июне 1933 года.

Однако школьная автономия была обречена в условиях диктаторского режима Карлиса Ульманиса.

Парадокс: Ульманис в статусе премьер-министра первого латвийского правительства 1919 года поддерживал либеральный закон об образовании, но в статусе авторитарного правителя после путча 15 мая 1934 года фактически упразднил его.

Национальные отделы — в том числе и русский — прекратили свое существование. Новый закон предполагал лишь существование школ для нацменьшинств без дополнительных условий и пояснений. Вскоре русские и другие школы начали постепенно закрываться, а русских детей чиновники от образования лишали свободного выбора. Это вызвало сопротивление русской общественности, пережившей золотое время 1920-х годов, когда образование на разных языках было свидетельством подлинно демократического устройства парламентской Латвии. Впрочем, сопротивление было быстро подавлено, поскольку вся полнота власти находилась в руках единоличного правителя.

Результаты националистической политики не заставили себя долго ждать. Уже в 1935 году вопреки воле родителей и педагогов под предлогом нехватки средств была закрыта женская Ломоносовская гимназия, одно из лучших учебных заведений Риги. В 1936 году была закрыта частная гимназия под руководством замечательного педагога Олимпиады Лишиной.

Правительство Ульманиса и муниципальные ведомства резко сократили финансирование русских средних школ — как государственных, так и частных. В итоге в 1936–1937 учебном году работу продолжили всего лишь три русские средние школы, в которых училось 1 132 человека. Многие ученики вынуждены были поступать в иноязычные школы и учиться на неродном языке, что с большой долей вероятности сказалось на качестве образования.

Впрочем, просветительские основы все-таки были заложены в течение 1920-х годов. Поэтому политика периода диктатуры Ульманиса не успела привести к существенному падению уровня знаний выпускников русских школ.

Вскоре в Латвии была провозглашена советская власть, и тогда население республики получило систему бесплатных народных школ, во многих из которых работали опытные педагоги времен Российской империи и первой республики.

Власти сегодняшней Латвии, судя по поступкам, упорно следует примеру фашистской диктатуры конца 1930-х годов, а не блестящему опыту демократических 1920-х.