Белорусские народные сказки

Никакая другая форма фольклора не представлена в Беларуси так широко, как сказки. Белорусские сказки ожидаемо весьма похожи на русские, но имеют ряд своих неповторимых особенностей. Например, среди них много совсем коротких — и такие сказки-малютки выделяют в отдельную, особую категорию. Но и среди длинных, и среди коротких сказок лидируют сюжеты, где главными действующими лицами выступают животные.

Если в русских народных сказках значительная доля приходится на волшебные сюжеты, то подобный сегмент у белорусских намного меньше, животные-герои же царят везде и всюду. Немало и бытовых сюжетов, нередко с сатирическим уклоном — высмеивающих привилегированные классы общества и показывающих, порой в аллегорическом ключе, непростую жизнь бедного крестьянства. Белорусские сказки начали свой путь в литературу довольно поздно: собирать и записывать их стали лишь в начале прошлого столетия, а первые печатные сборники и исследования сказочного материала появились только в середине второго десятилетия XX века.

Интересная разновидность сказок — те, что имеют много общего с легендами. Они в доступной форме преподносят версию того, как образовалось то или иное явление.

Здесь разброс тем очень большой: от практически мифов, зачастую космогонических, приоткрывающих завесу над тайнами мироздания, до простеньких сказок в духе Киплинга, сообщающих историю происхождения тех или иных животных или их повадок.

Вот с последнего типа, пожалуй, и начнем. А точнее — со сказки «Почему барсук и лиса в норах живут».

Когда-то, повествует сказка, все звери обходились без хвостов, а исключением был только царь зверей, носивший хвост как державу со скипетром, вместе взятые. Бесхвостые звери, надо сказать, страдали — в основном от невозможности разогнать гнус. Это хорошо, что белорусы, придумывавшие эту сказку, упустили из виду далеких от них обезьян, а то жить бы им с грузом на совести за геноцид мартышечьего народа, дружно убившегося при падении с деревьев. 

Но и мошкару лев, как государь справедливый, посчитал достаточной причиной для раздачи подданным хвостов. И все звери были оперативно извещены о таком акте неслыханной щедрости, кроме социопата-медведя, который сподвигся выйти в народ только после прямого государева приказа. И то косолапый, видимо, всё надеялся, что оно как-нибудь само рассосется, донельзя медленно собираясь к царскому двору. 

Выдвинувшись наконец, он, в лучших традициях махровых прокрастинаторов, сначала решил последовать примеру Винни-Пуха и немножечко подкрепиться, потом срочно надумал устроить водные процедуры, чтобы отмыться от меда, а после и вовсе устроил себе сиесту, сиречь послеобеденный сон.

А между тем любители халявы не дремали, и первой в очереди за новым трендом оказалась шустрая лиса, выторговавшая себе право выбрать хвост из всех возможных согласно своим эстетическим пристрастиям. Ну и выбрала всем на зависть, а чтоб царь-батюшка, не дай бог, не передумал, быстренько ретировалась. Следующим, в общем, тоже было грех жаловаться на хвосты, включая лося, обзаведшегося самым длинным, да еще и снабженным антислепневой кисточкой хвостом. Аутсайдеру-зайчику достался маленький хвостишко уже из закромов родины, а вот на медвежью долю и вовсе ничего не осталось. 

Проснувшийся Топтыгин не придумал ничего лучше, как заняться гоп-стопом и «отжать» хвост у первого попавшегося ближнего своего. Ближним оказался барсук, исхитрившийся-таки оставить при себе свежеприобретенное имущество и отделавшийся отметиной на хребте от медвежьей лапы и самым кончиком хвоста. Эту-то нашлепку и приспособил медведь себе к афедрону в качестве хвоста, а впечатленный барсук, опасаясь повторения, запрятался поглубже в нору. И лисе, как обладательнице главного хита сезона, то же самое присоветовал — так сказать, во избежание...

Другая сказка — тоже о животных — удивительно напоминает русскую про вершки и корешки. Именно они в сказке «Воробей и мышь» выступают камнем преткновения в отношениях этой парочки. Но, в отличие от русского аналога, повествование о воробье и мыши после двукратного сельскохозяйственного провала первого только набирает эпичности и драматизма. 

Оскорбленный несостоявшийся Мичурин собирает птичье войско, чтобы отомстить хвостатой мошеннице; она в свою очередь вынуждена тоже откапывать томагавк. В качестве тяжелого истребителя воробей, следуя вороньему совету, рекрутирует сокола, и это обеспечивает перелом в ходе военных действий, а самому соколу — сытный ужин из грызунов. Избежала этой участи только зачинщица конфликта, по примеру барсука с лисой спрятавшись в нору, а ночью совершив натуральную диверсию с поджогом, в результате которой сонный сокол остался без крыльев. 

Видимо, мышей да крыс он накануне потреблял не просто так, а в качестве закуски под обильные возлияния, потому что, проспав сном младенца всю катастрофу, был неприятно удивлен своим новым статусом инвалида войны. Впрочем, сокол оказался не иначе как генно-модифицированный и с легкостью рептилии отрастил за год недостающие конечности. А поскольку столовался он всё это время у добросердечного охотника, то с тех пор счел своим долгом стать тому помощником.

В качестве примера волшебных сказок возьмем «Музыканта-чародея». Там юноша сызмальства выказал недюжинные музыкальные способности, а поднаторев, подался в народ «стритовать».

И почему-то деревенский люд, где б его ни услышал, начинал склоняться к вольнодумству и «переставал панов слушаться». Не иначе под видом концертной деятельности вел наш музыкант подпольную агитацию, но властям предержащим проще было объявить его волшебником, владеющим музыкальным эквивалентом Империуса, чем признать очевидное. А поскольку «известно: паны и черти — одной шерсти», то в качестве наемных киллеров, чтобы убрать неугодного, были приглашены именно эти представители нечистой силы. 

Черти же, не желая мараться собственноручно, делегировали эту задачу волкам, которые, подобно слону из мультфильма про братьев Колобков, «при звуках флейты» потеряли волю и сомнамбулически утопали в лес. Следующей жертвой силы искусства стал водяной царь, обитающий в реке. Музыкант наш на бережку играть изволил, а водяной так разошелся, что устроил цунами местного масштаба, вместе с близлежащими огородами притопив засевших в засаде под речным обрывом чертей.

Но, видимо, троицу любит не только Бог, потому что упрямые черти с подмоченной репутацией решили попытать счастья в третий раз и, прикинувшись двумя «паничами», заманили гения якобы во дворец на праздник. И, глядишь, и удалось бы чертям покушение на этот раз, если бы не вопиющее нарушение маскировки. 

Все имевшиеся в бальной зале дворца расфранченные дамы и господа время от времени, ничуть не таясь, подходили к здоровенной миске, водруженной в центре, макали в нее пальцы и терли глаза. Согласитесь, тысяча леммингов не может ошибаться, а это «жжж» здесь неспроста. Именно так, ручаемся, подумал музыкант и, следуя примеру хозяев бала, тоже сделал себе «примочку». 

Ну и ожидаемо прозрел, увидев вместо «панночек и паничей» чертей и ведьм, а вместо дворца — натуральный ад. Но предаваться панике не стал, а прибег к проверенному средству. И, едва прозвучали первые ноты, нечисть задала стрекача, а ад просто и банально разрушился, как Мордор после визита хоббитов. Так что воистину не так страшен черт, как доморощенный талант от музыки с неуемной инициативой и склонностью к бродяжничеству!

Среди бытовых же сказок порой попадаются такие перлы, как «Петрушка», — и нет, речь идет вовсе не о кукле и не об огородной культуре, а о панской собаке с такой кличкой.

Дескать, жил на свете злой пан, от которого все работники сбегали через неделю, и нанялся к нему как-то хитрец Янка — этакие Балда и Поп, только в прозе. Пану лень было конкретизировать техзадания, поэтому он полагался на авось, а точнее — на Петрушку.