9 августа в Нью-Йорке на 92-м году жизни скончался скульптор Эрнст Неизвестный. В память о великом человеке предлагаем пройти дорогой скульптора по самым нашумевшим страницам его жизни.
И смерть говорит: «Прочь!
Ты же один, как перст.
Против кого ты прёшь?
Против громады, Эрнст!»
(Андрей Вознесенский
«Неизвестный — реквием в двух шагах, с эпилогом», 1963 г.)
Эрнсту Неизвестному был 91 год, когда смерть решила забрать мастера наверняка. Это произошло внезапно и стремительно. Плохое самочувствие, боли в желудке, срочная госпитализация, последний ночной бой за жизнь, а наутро смерть.
«О смерти думаю постоянно – Анечка на меня даже сердится, – говорил в интервью 2013 г. Эрнст Неизвестный. – У меня поговорка была: “Сестра моя – смерть” (вопреки пастернаковскому: “Сестра моя – жизнь”) – дело в том, что думать об этом всём надо, потому что мысль о смерти создаёт масштаб жизни, к тому же ничего более таинственного, кроме рождения, конечно же, нет».
9 августа смерть приходила за Эрнстом Неизвестным уже второй раз. Первый же её визит пришёлся на юные годы ещё не скульптора, а лишь двадцатилетнего младшего лейтенанта, который тремя годами ранее пришёл на фронт добровольцем. Начиная с 1943 г. Неизвестный принимал участие во многих боевых операциях 2-го и 3-го Украинских фронтов. 22 апреля 1945 г. был тяжело ранен: три межпозвоночных диска выбито, семь ушиваний диафрагмы, полное ушивание легких, открытый пневмоторакс. Врачи констатировали клиническую смерть. Родителям уже была отправлена похоронка, а самого Эрнста за проявленный героизм «посмертно» наградили орденом Красной Звезды.
Страх, наполненный мыслью, что Эрнст мог уйти действительно неизвестным, отразился в посвящённом ему Андреем Вознесенским стихотворении:
...и ты не поступишь в Университет,
и не перейдёшь на скульптурный,
и никогда не поймёшь, что горячий гипс пахнет
как парное молоко,
не будет мастерской на Сретенке, которая запирается
на проволочку,
не будет выставки в Манеже,
не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем...
Но он ушёл позже, уже заняв своё место в мире искусства. Спустя годы, в своих воспоминаниях о юношеской романтизации войны, Неизвестный скажет:
«Мне тогда хотелось коснуться чего-то величественного. Это было главное. Где-то я даже боялся, что война закончится, а я так и не приму в ней участия. В той войне, которую я узнал, отсутствовал киношный пафос».
В одном интервью Эрнст Неизвестный сказал
Вторая зарисовка из жизни: голодные, но полные интереса к жизни и искусству годы учёбы. Первой alma mater Эрнста Неизвестного стала Рижская академия художеств. Здесь он учился с 1946-го по 1947 г. Говорят, что причиной ухода из Академии стали козни завистников, которые подложили начинающему скульптору стекло в ведро с гипсом. Интересно, мог ли Неизвестный тогда подумать, что уже в новом тысячелетии станет почётным академиком Латвийской академии художеств? Но в далёком 47-м было только начало пути. За Ригой последовала Москва, где не было ни жилья, ни друзей, ни денег. Неизвестный пошёл учиться на скульптора в МГАХИ им. В. И. Сурикова и подрабатывал у преуспевающего мастера Меркулова. По воспоминаниям Неизвестного, мастерская работодателя была наполнена бесчисленными памятниками Ленину, а рубка камня совмещалась с подметанием полов и походами за водкой.
Но уже в середине 1950-х гг. Эрнст стал известным скульптором Москвы. Его мастерская, находившаяся сначала в подвальном помещении одного из Сретенских переулков (та самая, что у Вознесенского «запиралась на проволочку»), затем на проспекте Мира, была приютом московской богемы, тех, кого назовут поколением шестидесятников. В мастерской Неизвестного можно было запросто повстречаться с одним из его друзей. Завсегдатаями были Высоцкий, Ахмадулина, Аксёнов, Вознесенский, Сахаров, Ландау, Мамардашвили, Зиновьев, Окуджава, Рождественский. С каждым из них скульптора связывала своя личная история.
Латвийский скульптор Виктория Пельше вспоминала:
«Я с ним познакомилась в начале 1960-х, когда он у нас на комбинате “Максла” ваял монументальную работу для пионерского лагеря “Артек”. А уже потом до его отъезда в США я постоянно навещала его в свои московские приезды. А в Москву в те годы я приезжала как минимум два раза в год. И всегда заходила в его мастерские, говорили о многом – об искусстве, в основном. Мастерские свои он постоянно менял...»
Ещё одной яркой для биографов, но тёмной для самого участника событий историей была выставка «Новая реальность», проходившая в Манеже в декабре 1962 г. Будучи не подготовленным к восприятию абстрактного искусства, Никита Сергеевич Хрущёв подверг резкой критике творчество Эрнста Неизвестного, использовав нецензурные выражения.
Но самое страшное не то, что было на самой выставке, а её последствия. С разгромного доклада газеты «Правда» от 2 декабря 1962 г. начался процесс вытеснения авангардных скульпторов. Хрущёв потребовал исключить всех участников выставки из Союза художников и из КПСС. Но правда была в том, что практически никто там не состоял. А сам Эрнст Неизвестный, позже обдумывая эти события, так отзывался о руководителе ЦК:
«Хрущёв выделялся в этой толпе [прим. ред.: в толпе представителей власти на выставке в Манеже] энергетикой и природным умом. У меня возникло энергетическое чувство родства с ним. Мой человек не по культуре, более бескультурного человека я в жизни не встречал, но по природной энергетике – я его сразу же вычленил в толпе. Я очень хорошо помню мой диалог с Хрущёвым. Я у него спросил: "Кто вам сказал, что вы разбираетесь в искусстве? Вы ставите себя в смешное положение, вы в этом ничего не понимаете, вас обманывают и подставляют. Вас окружают враги, которые хотят сделать вас смешным". Как позже выяснилось, это была правда. Плёнку с записью на следующий день отправили на Запад. Я совершенно чётко знаю, что это была прямая провокация – и против интеллигенции, и против Хрущёва лично».
По иронии судьбы, именно Эрнст Неизвестный, чьё искусство была названо Хрущёвым «дегенеративным», стал автором надгробного мемориала экс-руководителю ЦК. «Художник не может быть злее политика, я его простил».
Одним из последствий злосчастной выставки стало решение Эрнста Неизвестного покинуть страну. В 1976 г. он эмигрировал в Швейцарию, затем переехал в США.
«Я же монументалист, мне нужны большие заказы. Но их не было. А хотелось работать!.. И я уехал... Это было десятого марта семьдесят шестого года», – говорил скульптор.
Эрнст Неизвестный поселился в Нью-Йорке. Долгое время жил в Сохо, где вошёл в круг американской богемы. Ростропович познакомил его с Энди Уорхолом, Паулем Сахаром, Генри Киссинджером, Артуром Миллером, Рокфеллером и принцессой Крей. «Я был как свой среди самых модных светских снобов... Но! Эта светская жизнь затормозила моё творчество на многие годы! Я понял, что быть там социальным человеком – это вторая профессия. А у меня времени на вторую профессию нет», – рассказывал о своём знакомстве с американским бомондом Неизвестный.
Несмотря на то что в Америке его встретили как кумира, приглашали на телевидение, брали интервью, скульптор выбрал простой и аскетичный образ жизни. Работа, работа и ещё раз работа.
«Бывало, подумаешь: “За окном Сохо, все гуляют, там праздник жизни – что ж это я в стороне от праздника?” Бреюсь, переодеваюсь, выхожу – и чувствую, что мне никуда не хочется. Сворачиваю в ближайшее заведение, выпиваю стакан водки, сжираю что-нибудь – и бегом-бегом обратно в мастерскую».
Но и простые семейные радости были не чужды гению. Со второй своей женой Анной Грэм он прожил до последнего дня. Вместе они из шумного Сохо сбежали в нью-йоркское предместье Шелтер-Айленд. Грэм была ему и хранительницей очага, и другом, и личным менеджером.
После распада Советского Союза Эрнст Неизвестный возвращался в Россию. В частности, создал статуэтку телепремии ТЭФИ. В Магадане установил масштабное по величине и духу произведение «Маска скорби», посвящённое жертвам политических репрессий.
Бывал он и в Латвии. С Ригой его связывала не только учёба, но и желание создать монумент на месте уничтоженной в июле 1941 года синагоги, стоявшей на улице Гоголя. К сожалению, проект не реализовался – по еврейским обычаям запрещается изображать лицо ребенка, а Неизвестный настаивал, чтобы оно было.
В Таллине по бюсту Бориса Ельцина, выполненному Эрнстом Неизвестным, был изготовлен памятный барельеф первого президента России. Нужно отметить, что скульптор и экс-президент были земляками, оба родились в Свердловске (ныне Екатеринбург). Сегодня барельеф можно увидеть на границе Старого Таллина, в начале улицы Нунне. Автором монумента стал молодой эстонский скульптор Рене Рейнумяэ.
Вклад Эрнста Неизвестного в искусство был оценён с лихвой, но на родине, как это часто бывает, настоящая слава пришла к нему с опозданием.
Но о масштабе личности можно судить по знаменитой фразе Энди Уорхола: «Хрущёв – средний политик эпохи Эрнста Неизвестного».
В день смерти гения российский художник и скульптор Михаил Шемякин отметил: «Это была интересная фигура, очень сложная, очень значительная... Сегодня, я думаю, как всегда… как пел Высоцкий: “Не скажу о живых, а покойников мы бережём”».
Латвийский скульптор Глеб Пантелеев так отозвался о роли Неизвестного в искусстве: «Он, конечно, работал и в 21 веке, но то, что было создано в 20 веке, – это самое важное. Он целиком принадлежит к этой сумасшедшей эпохе модернизма 20 века. Это один из немногих настоящих художников-модернистов, который вышел из Советского Союза. При этом титанический подход, способность к сверхчеловеческим усилиям отсылает к эпохе Возрождения, к Микеланджело. Насколько я помню, он себя считал "микеланджелистом", я думаю, что путешествие, которое он начал в эти дни, закончится тем, что он присоединится к небесной мастерской, где работают Микеланджело, Мур и другие выдающиеся скульпторы. Прекрасный был художник».
Нам остаётся в назидание потомкам привести слова самого гения о памяти, политике, бегающих монументах и вечной силе искусства:
«Когда в перестройку начался массовый снос памятников советской эпохи, многие ожидали, что я буду в первых рядах энтузиастов. Как же – такой шанс реванша для художника-нонконформиста, к тому же натерпевшегося несправедливостей от советской власти и от собратьев по цеху! А я тогда неожиданно не поддержал эту смелую кампанию. Публично в "Комсомольской правде" выразил свое недоумение. И причина была вовсе не идеологического порядка. Просто я скульптор. Если хотите, это многое объясняет.
Я не хочу жить в оруэлловском мире, где история переписывается каждую минуту. Хотите высказать свою оценку деятельности исторических лиц – установите таблички на монументах. Да мало ли способов высказать отношение? А снос или перенос памятников мне не нравится. Это неправильно. Само понятие "монумент" подразумевает стабильность и неподвижную величественность. "Бегающий" монумент – нонсенс».