Вторая мировая война — страшная трагедия, которая лишила жизни и крова десятки миллионов людей, искалечила множество судеб. Злая ирония истории привела к тому, что часть территории своего проживания должны были покинуть жители той страны, которая открыла милитаристский «ящик Пандоры». Так, в частности, немецкое население было депортировано из бывшей Восточной Пруссии, часть которой после войны отошла к Советскому Союзу и в 1946 г. получила наименование Калининградской области. О том, как бывшие жители Восточной Пруссии относились к своей покинутой родине, о том, как формировалась память об этом регионе, мы поговорили с венгерским социологом, почетным доктором Института социологии РАН Палом ТАМАШЕМ:
— Господин Тамаш, после Второй мировой войны часть немецкого населения была вынуждена покинуть территорию своего проживания. В Восточную и Западную Германию были депортированы немцы из Чехии, Польши и Советского Союза. Как эти немецкие жители пытались сохранить память о своей родной земле?
— Во-первых, немцы довольно быстро начали создавать различные территориальные объединения: германцы из Пруссии, Померании, Силезии и так далее. Во второй половине 1940‑х — первой половине 1950-х гг. эти организации нужны были для элементарного выживания, то есть нужны были товарищи, знакомые, которые могут прийти на помощь.
Во-вторых, надо учитывать, что Западная Германия долгое время не признавала границу Польши с ГДР, а также разделение Пруссии между СССР и Польшей. В договорах Берлинской (Потсдамской) конференции написано, что все эти границы подлежат обсуждению на предстоящей мирной конференции, которая в итоге не состоялась из-за начала холодной войны.
И только в августе 1970 г. канцлер ФРГ Вилли Брандт всё-таки подписывает договор, в котором отдельно обговаривают границы. В том числе ФРГ отказывается от своих претензий на территорию бывшей Восточной Пруссии.
Но уже до этого в Западной Германии утверждается восприятие восточных провинций как территорий, которые находятся под оккупацией. Это была официальная немецкая политика. И в такой ситуации, конечно, если это «наши бывшие территории», а может быть, и «наши будущие территории», то, с точки зрения ФРГ, тех немцев, которые оттуда бежали, надо поддерживать. И тогда немецкая государственная машина выделяет средства для организации землячеств, которые были очень недружелюбно настроены по отношению к Польше и Чехословакии, откуда прибыло больше всего людей.
— А как обстояло дело с землячеством Восточной Пруссии? Оно также было, как Вы сказали, «недружелюбно настроено» по отношению к тем, к кому перешли покинутые ими земли?
— Как мне кажется, Восточная Пруссия — это совершенно другая картина. У этого землячества был больше ностальгический, а не воинственный дискурс. Надо учитывать, что восточные пруссаки, и в том числе кенигсбержцы, — прекрасно организованное землячество, в котором состояли как те, кто покидал восточнопрусские земли, так и их дети. Так вот, они создали свою виртуальную городскую управу. Если я не ошибаюсь, виртуальный Кенигсберг был создан в Дуйсбурге.
И они в рамках этой общей виртуальной городской управы создавали свои организации: вот этого района Восточной Пруссии, вот этого городка, вот этого отдельного района Кенигсберга.
У немцев есть такой обычай: собираться в корчме, у стола. Так вот — эти застольные компании организуются по принципу соседства. Например, на чай, на кофе или пиво собираются жители отдельного микрорайона бывшего Кенигсберга и начинают обсуждать: а вот помнишь, в нашем районе эта улица была такой, а ты помнишь вот это желтое здание или серое угловое здание с кондитерской или нет? То есть шли воспоминания этакого микромасштаба. Кстати, впоследствии начали собирать их воспоминания и создавать архивы, которые сейчас используются для написания диссертаций.
И эти сверхактивные люди из виртуальной городской управы после распада Советского Союза открыли свое контактное бюро в Калининграде, то есть российские власти им разрешили проводить свою деятельность и никто их не трогал. Просуществовали они где-то до середины нулевых и занимались тем, что логистически помогали своим землякам, желавшим в старости увидеть дом, в котором они проживали, или свою улицу. Когда количество таких желающих упало, они, соответственно, закрыли это бюро.
— А Вам случайно не попадались воспоминания о том, какие впечатления оставались у бывших жителей Восточной Пруссии после посещения ими Калининградской области?
— Конечно, впечатлений очень много, но основные положительные впечатления связаны с природой. Сразу же надо сказать, что Восточная Пруссия — это аграрный регион. И описание природы восточнопрусской было важной частью прусской идентичности. Приведу пример: в начале XX века на Куршской косе была создана орнитологическая станция, которая была одной из первых станций вообще в Германии, т. е. желание заниматься природой, защищать ее началось именно в этом регионе.
И когда читаешь их воспоминания о потерянном крае, то очень часто встречаешь в них как раз воспоминания о природе. Им прежде всего не дома не хватает, а Куршской косы не хватает, природы не хватает, родной земли не хватает.
А когда они приезжают в города, то ощущают, что этот город для них чужой, но их всегда за душу берет природа. Природа, которая в определенной степени за эти советские годы одичала, стала более нетронутой. И они как-то от этой нетронутой природы тронуты. Они восхищаются природой и называют ее «природой родного края», но при этом землю калининградскую так не называют. Те здания, которые остались с восточнопрусских времен, у них не формируют представления о том, что они дома, что Калининград, бывший Кенигсберг, — это их город.
То, что здесь сейчас происходит, их уже не касается, это уже другая страна, другие люди, другой народ, как-то так. Но Куршская коса, заливы, Мазурские озера вызывают восхищение.
— А есть ли исключения? Встречаются ли воспоминания о том, что это «наша земля»?
— Есть, но таких текстов встречается очень мало. Это в основном воспоминания крестьян, которые возвращаются на свой хутор, где они выросли, то есть они возвращаются в свой дом. И после посещения этих мест у них остается разный осадок. Кто-то раз посмотрел, увидел и всё — уехал. Ну, может быть, есть какие-то очень немногие, которые каким-то образом с этим хутором больше связаны. Но это единицы.
— А каково их восприятие г. Калининграда? Находят ли они в Калининграде Кенигсберг?
— Кенигсберг для них радикально исчез — про него по-другому не сказать, — стал подземельем, несмотря на то что там остались объекты, там живут люди. У немцев из Гданьска-Данцига или у немцев из Вроцлава-Бреслау (наиболее близкие большие примеры к Кенигсбергу-Калининграду) есть ощущение, что это не их город, что не они там живут, но этот город не был уничтожен, он не исчез, до него можно купить железнодорожный билет и не нужна виза.
А Кенигсберг исчез, это немецкая Атлантида, которая опустилась на дно моря.
Поэтому неудивительно, что о Вроцлаве-Бреслау, о Гданьске-Данциге есть воспоминания, но почти нет литературных произведений, а о Кенигсберге есть семь-восемь знаменитых книг, которые стали бестселлерами, карманными изданиями. Главным образом о 1944–1945 годах, ну и о дальнейшем периоде до 1948 года.
— А кого-нибудь из авторов можете привести в пример?
— Ну, например, Марион Дёнхофф (Marion Gräfin Donhoff), демократически-либерально настроенная женщина. Она родом из Восточной Пруссии, антифашистка, аристократка, потерявшая усадьбу, в которой два-три столетия жила ее семья. Уже в 1950‑е годы она становится главным редактором знаменитой интеллектуальной немецкой газеты Die Zeit.
Надо отметить, что на этой газете где-то с конца 1950‑х гг. и до конца 1980‑х гг. выросло не одно поколение жителей Западной Германии. Эта газета была линейкой: моральной, этической, причем абсолютно демократической, не агрессивной, не националистической. И вот эту газету она возглавляла, и, конечно, она очень много писала о Восточной Пруссии, о «душе Восточной Германии», при этом совершенно не в реваншистско-милитаристско-националистическом ключе.
И она, и ее авторы создали этакий миф о Кенигсберге, о том, что это не националистический, не шовинистический, а космополитический город, своеобразный остров высокоинтеллектуального космополитизма старой Германии.
Это интеллектуальный остров на востоке, который не был прусским бастионом, а был одним из буревестников новой интеллектуальной Германии.