Почему странам Балтии до сих пор так важна доктрина «оккупации»?

Используемое в эстонской политике и праве представление о непрерывном (континуальном) существовании Эстонской Республики с 1918 года и по сей день кладётся в основу политики национальной государственности, несмотря на всю противоречивость и непоследовательность «аксиомы континуитета». Но почему же до сих пор эта «аксиома» так нужна Эстонии и другим балтийским республикам?

Современный исторический текст в странах Балтии существует одновременно, как минимум, и в научном, и в политическом дискурсах, т. е. «и с гневом, и с пристрастием». Объективность и адекватность в этом случае вовсе не исключаются, но и ключевого значения не имеют.

Можно обоснованно предположить, что балтийские историки полагают, что для новейшей истории никакого другого контекста, кроме политического, просто не существует. Подобная установка совпадает с принципиальной политической позицией министра образования ЭР Яака Аавиксоо, который заявил в журнале «Diplomatia» в апреле 2011 г., что «информационное самоопределение на уровне национального государства также означает, что никто не может вынудить нас говорить правду, если мы сами этого не хотим. И с нашей стороны было бы глупо винить другие государства, если они не хотят всегда говорить правду» (Aaviksoo J. Infokonfliktid ja enesekaitse (Информационные конфликты и самозащита) // Diplomaatia, märts 2011. № 91).

В таком случае, возникает важнейший вопрос, ответ на который позволил бы более адекватно оценивать внутреннюю и внешнюю политику стран Балтии, и в частности Эстонии:

куда же направлен вектор политики исторической памяти? Вовнутрь для решения проблем национального и государственного строительства или вовне для обоснования и оправдания своей внешней политики вообще и обретения (восстановления) самостоятельной государственности?

Современная эстонская политика исторической памяти сформировалась на фундаменте политических и академических практик, характерных для Эстонской ССР начиная с 60-х годов прошлого столетия. Новая же историческая парадигма и соответствующая ей политика исторической памяти появились в конце 1980-х гг. прошлого века в странах Балтии по историческим меркам почти мгновенно. При ближайшем рассмотрении видно, что это не совсем так. Во-первых, в Латвии, Литве и Эстонии существовала эмигрантская традиция историографии и групповой исторической памяти со своим устоявшимся дискурсом, опиравшимся на представление о «насильственной оккупации» стран Балтии со стороны СССР и о континуитете балтийских государств.

Ключевым событием в смене предпосылок медийного, а впоследствии и академического исторического дискурса стала кампания, проведённая в 1987 г. Главлитом и Межведомственной комиссией по передаче прежде «запрещённой» литературы из «спецхрана» в открытые библиотечные хранилища. Образцы иных исторических нарративов становятся доступными и для профессиональной историографии, и для масс-медиа. Первое время политика исторической памяти на всех уровнях её проявления оставалась прежней. Парадигма не менялась. Менялись только каналы коммуникации. Снижался, вплоть до полного исчезновения, уровень текущего политического контроля. Спорные вопросы истории стран Балтии в 1986-1987 гг. ещё не ставились, обсуждение новых исторических концепций не выдвинулось на первый план. Доминировали вопросы национальных отношений. История если и обсуждалась посредством публицистики в СМИ, то как «критика сталинизма», «восстановление ленинских принципов партийной политики».

Первоначально такая медийная история с элементами профессиональной историографии укладывается в рамки традиционного советского политического дискурса.

Летом 1988 г. происходит восстановление элементов исторического дискурса довоенного периода и переконструирование «советского». Политика исторической памяти становится многосубъектной, и, что самое главное, сходит на нет вертикаль такой политики. Возникает конкуренция исторических дискурсов, и даже конкуренция за право обладания исторической памятью.

Общественное движение политизируется, а политики просто нуждаются в новом историческом повествовании, т. к. прежний исторический и политический дискурс «борьбы за перестройку и ленинскую национальную политику» себя уже исчерпал, вытеснен из медийной истории и не может служить ни политическим инструментом, ни средством консолидации сторонников. К 1991 г., и даже раньше, все основные концепты нового, уже постсоветского исторического дискурса были сформированы. Основным средством коммуникации для историков и вообще для гуманитарной интеллигенции в этот период оказались масс-медиа.

Основным адресатом для масс-медиа в странах Балтии стала социально ещё не структурированная национальная общность. В очень короткий промежуток времени сформировались общественные запросы, настроения, мифы, которые тут же были преобразованы в политические инструменты разного рода: лозунги, образы, концепции и направления политики.

В острой конкурентной борьбе, через споры и противостояние внутри национального политического движения «преемственность» и «континуитет» становятся краеугольными камнями политики исторической памяти для активистов, близких к Конгрессу Эстонии (альтернативный парламент, возникший в Эстонии в конце перестройки в СССР – прим. RuBaltic.Ru). Этот дискурс стал доминирующим уже после 1992 года, после принятия на референдуме действующей ныне Конституции ЭР и выборов Рийгикогу.

Внутриполитический дискурс, выстроенный как восстановление правопреемных независимых государств, требовал не только обсуждения текущей политики в терминах оккупации и реституции, но и квазиреального возвращения прошлого: имён, образов, топонимов, политических, эстетических и этических нормативов. Социальное пространство должно было стать максимально похожим на предлагаемый в процессе медийной коммуникации образ.

До августа 1991 г. историческая политика в странах Балтии может быть рассмотрена как инструмент формирования республиканских политических элит, в том числе - из состава общесоюзной номенклатуры.

Естественно, политические элиты ищут и создают свои целевые группы поддержки. История инструментализируется, становясь флагом, под который становится «своя» «политическая армия». Такой «вербовочный» принцип делает исторический миф и обоснованием, и оправданием этнополитики.

В итоге в странах Балтии политика исторической памяти становится направлена прежде всего на легитимацию власти посредством «исторического оправдания», «исторического обоснования», «исторической преемственности». Юридический принцип «континуитета» в таком случае играет инструментальную роль – он нужен лишь для формирования политической и этнической идентичности с целью консолидации людей вокруг представлений о национальном государстве как важнейшем достоянии «государствообразующей» нации - даже на уровне повседневного поведения.

Статья подготовлена на основании доклада, представленного в рамках международной научной конференции «Концепции государственного континуитета и правопреемства новейшего времени: историко-юридические и сравнительные аспекты», организованной фондом «Историческая память».