Андрей Конопляник: отношения между Россией и Прибалтикой определит экономика

Американцы используют все имеющиеся возможности, чтобы не допустить реализации «Северного потока — 2». Уверенность в этом недавно выразил заместитель министра иностранных дел России Александр Грушко. Продвигая собственные энергоресурсы, США, очевидно, делают ставку на своих союзников в Восточной Европе: Украину, Польшу, страны Балтии. Но не окажутся ли из-за этого Прибалтийские республики в зависимом положении? О том, как будет развиваться борьба за энергоресурсы и как будет меняться конъюнктура мирового рынка газа, аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал советник генерального директора ООО «Газпром экспорт», сопредседатель с российской стороны Рабочей группы 2 «Внутренние рынки» Консультативного совета Россия — ЕС по газу, профессор кафедры «Международный нефтегазовый бизнес» РГУ нефти и газа (НИУ) им. И. М. Губкина Андрей КОНОПЛЯНИК:

— Г‑н Конопляник, есть мнение, что в обозримом будущем спрос на сжиженный природный газ (СПГ) резко возрастет в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Таким образом, США, Норвегия, Катар перенаправят свои объемы СПГ туда, где ценник будет выше. А Прибалтика в условиях жесткой конфронтации с «Газпромом» окажется в очень затруднительном положении. Как Вы думаете, вероятен ли такой вариант развития событий? Могут ли американцы «кинуть» своих прибалтийских партнеров и как прибалтам выходить из этой ситуации?

— Дело в том, что перенаправление потоков — это не вопрос нехватки газа, а вопрос цены. Для данной ситуации — сроков окупаемости инвестиций и их влияния на цену. Поскольку терминал Independence в Клайпеде взят Литвой в аренду на десять лет, мы можем получить разные ответы, рассматривая ситуацию в разных перспективах.

В рамках десятилетнего контрактного периода, хотите или нет, вы обязаны этот газ покупать, чтобы просто обеспечивать работу терминала и оплачивать его аренду. В этом случае возникает вопрос уровня цены, вопрос ценовой конкуренции между газом «Газпрома» и газом, который идет отсюда, из Клайпеды. Чем короче проектный (контрактный) срок — тем выше должна быть цена газа для окупаемости проекта. Соответственно, возникает конфликт интересов, который должен будет решаться. Какая цена будет выше и как в рамках существующих контрактов выигрывать конкуренцию?

В данном случае мне понятно, что ценовое преимущество будет на стороне «Газпрома», ибо экономика поставок российского газа считается не по одному инвестиционному проекту, как, например, в случае с приемным терминалом СПГ в Клайпеде, а по совокупности инвестиционных добывающих проектов.

Они вводятся в разное время и обеспечивают поставки в Единую систему газоснабжения России, из которой осуществляются поставки на экспорт. В рамках этой системы затраты и риски отдельных добывающих проектов усредняются и перераспределяются по системе в целом, что повышает надежность энергоснабжения.

Я понимаю, что у покупателей — при отсутствии дефицита предложения — будет стремление заключать краткосрочные контракты в расчете на то, что следующий, может быть, удастся заключить по более низкой цене. А поставщики (производители) всегда желают выходить на долгосрочные соглашения, ибо им надо минимизировать инвестиционные риски и тем самым гарантировать объемы сбыта и возврат инвестиций. Но если сценарий, о котором Вы говорите, станет реальным (цены на газ в АТР вырастут), то и у потребителей будет возможность выбора.

На одной чаше весов — долгосрочные контракты с «Газпромом», который связан с потребителем стационарной инфраструктурой. На другой — контракты на поставки СПГ, у поставщиков которого всегда будет соблазн (и техническая возможность) переметнуться на другой рынок. Будут ли эти контракты на рынке долгосрочными или краткосрочными? То есть возникает не только вопрос цены, но и вопрос удержания этой цены. Это темы контрактных переговоров с одним и с другим контрагентом, но о физической нехватке газа речь не идет.

Да, реализация больших проектов на рынке СПГ требует длинного цикла. С мини‑СПГ всё иначе. Если мы говорим о России, то избыточных мощностей по добыче и транспортировке газа у нас сегодня, по словам Алексея Миллера, 100–150 миллиардов кубических метров в год. То есть добывающих мощностей предостаточно. И если будет построен «Балтийский СПГ» (завод по производству сжиженного природного газа в Ленинградской области — прим. RuBaltic.Ru), для него максимально выгодно будет не везти свой продукт в отдаленные места, увеличивая транспортные издержки, а искать в первую очередь рынок сбыта в регионе Балтийского моря (в том числе относительно мелкотоварными партиями) и в Прибалтике. Ведь на заводе СПГ технически возможно загружать танкеры-метановозы разного объема.

Страны Балтии, в свою очередь, окажутся перед выбором. Либо покупать американский или какой-то другой СПГ, который едет сюда за тридевять земель, либо сотрудничать с нами. Это будет чисто экономическая задачка, при решении которой у Прибалтийских республик в любом случае будет множественность выбора. А задачу множественности выбора они уже решили — физическая нехватка газа им не грозит, есть только ценовой аспект.

Какие бы отношения ни складывались у России с Прибалтикой, чтобы мы друг о друге ни говорили, но экономика всегда стоит на первом месте. Она будет определять ситуацию.

Терять покупателя или поставщика из-за того, что он себя ведет якобы неподобающе, то есть не так, как хотелось бы другой стороне? Я не склонен думать, что этот сценарий будет работать.

Странам Балтии не стоит бояться, что они останутся без газа. Нужно просто смотреть, как меняется конъюнктура рынка, связанная в том числе и с поставками мини‑СПГ. И нужно, как мне кажется, не только создавать рынок сетевого газа, но и рассматривать еще одно конкурентное предложение. В данном случае это и есть рынок мини‑СПГ.

Сегодня активное развитие промышленности мини‑СПГ идет в Норвегии. Можете найти в одном из последних номеров журнала Forbes статью Татьяны Митровой, директора Энергетического центра бизнес-школы СКОЛКОВО, в которой рассказывается, как именно промышленность Норвегии стимулирует развитие мини‑СПГ. Это может быть одно из решений для Прибалтики.

— Почему этот вариант подходит для стран Балтии?

— Есть одна объективная закономерность в развитии любой производственной базы добывающих отраслей: месторождения становятся всё более мелкими. Рентабельность проектов уменьшается. Следовательно, нужно находить новые экономичные решения. Это могут быть плавучие регазификационные установки, которые обходятся без трубопроводов — капиталоемкой стационарной составляющей.

Условно говоря, вы поработали на мелком месторождении, выработали его экономически рентабельные запасы и переместились на другое. Это иной технологический уклад, иное решение энергетического вопроса для производителей. Отработка технологий добычи с использованием плавучих заводов СПГ малой мощности (прохождение так называемой «кривой обучения») создает предпосылки для рентабельного применения, а значит, всё более широкого использования и плавучих регазификационных установок малой мощности. Это создает новые возможности для потребителей, что позволяет малым странам, в том числе и странам Балтии, установить новый баланс интересов в удовлетворении своих энергетических потребностей, в том числе в газе.

Для мощных трубопроводных поставок малые страны не представляют особого интереса: масштаб рынка, особенно с низкой концентрацией населения, может не обеспечить окупаемость капиталоемких трубопроводных систем.

А децентрализованные поставки на основе мини‑СПГ — это совершенно иное, дополнительное решение той же проблемы обеспечения надежного и устойчивого энергоснабжения по приемлемой цене. В этом случае СПГ используется не как «виртуальный трубопровод» в производственно-сбытовой цепи сетевого газа, а как источник подведенной энергии, то есть идет непосредственно в конечное использование, в первую очередь мелким и средним потребителям.

— Как Вы думаете, что будет происходить с ценами на газ в ближайшие годы?

— Я не прогнозирую цены на газ, на нефть или на что-либо другое. Могу только объяснить, каким образом эта «кухня» устроена. Есть определенные закономерности развития рынков: они становятся более конкурентными. Это подразумевает не только множественность игроков на рынке какого-то природного ресурса (к примеру, газа), но и усиление технологической конкуренции между разными энергоресурсами в разных отраслях.

Условно говоря, все считают, что транспорт — это монополист в сфере потребления жидкого топлива, а на самом деле сейчас появляются и электромобили, и автомобили на газомоторном топливе, на компримированном и сжиженном газе. Более того, технический прогресс идет вперед, появляется возможность использовать те энергоресурсы, которые раньше были нерентабельными и потому считались «нетрадиционными». Постоянно расширяется ресурсная и технологическая база для их производства.

Сегодня объем технически извлекаемых ресурсов, скажем углеводородов, превышает прогнозные оценки по возможному кумулятивному (накопленному) спросу на них до 2050 года.

То есть мы живем в условиях избытка предложения, которое либо формируется (в странах, выходящих на стадию так называемых «насыщенных рынков»), либо уже существует (в странах, которые уже вышли на эту стадию развития).

К последним относятся, например, некоторые передовые промышленно развитые государства, где дальнейший экономический рост уже может быть обеспечен практически при стабильных объемах энергопотребления. А избыток предложения всегда «давит» на цены, снижая их.

Вспомним то, с чего начиналось наше первое интервью, — борьбу сетевого российского газа и американского СПГ. Поставщикам СПГ нужно окупить те инвестиции, которые осуществлялись в период ожидаемой высокой ценовой конъюнктуры, и нужно это сделать быстро, пока цены не оказались еще на более низком уровне. А почему это может произойти? Потому что в последнее время мы движемся в сторону изменения парадигмы развития мировой энергетики, к изменению ее основной характеристики — соотношения спроса и предложения.

Вплоть до настоящего момента мировая энергетика была построена преимущественно на основе освоения невозобновляемых природных ресурсов. Поэтому складывалось представление, что мы живем в условиях потенциального пика предложения (отсюда теория так называемой «пиковой нефти»), что ограничения со стороны предложения наступят раньше, чем ограничения со стороны спроса. Растет население, растет материальное производство с энергоемкими технологиями, следовательно, будет расти и спрос. Ожидаемый дефицит ресурсов подталкивает цены вверх.

В моей системе координат мы находимся в периоде смены этой самой закономерности (или, как еще говорят, парадигмы), в периоде смены эпох. Сегодня мы приближаемся к ситуации, при которой нам скорее грозит пик спроса. И результаты исследования British Petroleum тоже начинают нам об этом говорить: технически извлекаемые ресурсы углеводородов превышают объем потенциального накопленного спроса на них в обозримой перспективе.

В чём причина? За двадцатикратным ростом цен на нефть в 1970‑е годы последовало несколько этапов, приведших к наращиванию предложения и повышению эффективности использования энергии.

Сначала уход от нефти ОПЕК — наращивание добычи нефти за пределами этой организации, затем уход от нефти как таковой — замещение ее другими, более дешевыми энергоресурсами, затем уход вообще от энергоресурсов — замещение их трудом и / или капиталом.

Речь идет об уменьшении доли энергетического компонента в общественных издержках производства. Это длительный и капиталоемкий процесс, но он разорвал практически единичную корреляцию между экономическим ростом и ростом энергопотребления. Сейчас в промышленно развитых странах рост экономики во многих новых отраслях может осуществляться без увеличения потребления энергии. Плюс меняется структура экономики в пользу менее энергоемких отраслей — растет доля сферы услуг, информационных отраслей и т. п.

Это одна группа вопросов. А вторая группа вопросов связана с Парижским соглашением по климату 2015 года, которое ввело верхние ограничения на выбросы CO2 и, следовательно, опосредованные ограничения на потребление энергии. Это не жесткая международная договоренность, невыполнение которой чревато санкциями, а скорее соглашение из системы «мягкого» права, когда страны обязуются к чему-то стремиться. Но с инструментов «мягкого» права, как правило, всё и начинается.

Государства договорились принимать меры, чтобы не допустить повышение температуры окружающей среды выше двух (а лучше полутора) градусов по Цельсию. Для этого нужно сдерживать выбросы CO2 и других эмиссионных газов. Оказывается, если взять величину доказанных извлекаемых мировых запасов углеводородов, то с учетом введенных Парижским соглашением ограничений мы можем использовать не более четверти или трети из них.

А что такое доказанные извлекаемые запасы? Это те, наличие которых мы оценили существующими доступными методами, которые мы можем извлечь при помощи имеющихся у нас технологий и сделать это рентабельно. В оценку этих запасов мы вложили достаточно большое количество интеллектуальных, финансовых и других средств. Как можно окупить эти вложения? Только путем освоения этих ресурсов, то есть извлечения и реализации (вовлечения в хозяйственный оборот, иначе говоря — монетизации) доказанных извлекаемых запасов.

Парижское соглашение по климату обусловливает формирование потенциального (или отложенного) избытка предложения. В такой ситуации начинается гонка на опережение: страны-производители попытаются быстрее реализовать свои ресурсы, чтобы хоть частично окупить затраты, вложенные в их освоение.

Это то, что сегодня делают американцы, продавая СПГ себе в убыток, — стараются минимизировать убытки. И это будет оказывать понижающее давление на цены.