Концепция «Большой Европы» от Лиссабона до Владивостока была создана не в России и не в Советском Союзе, а в западноевропейской политической мысли середины XX века. Мечтой об «общеевропейском доме», в котором Россия будет полноценной частью Европы, грезили люди, стоявшие у истоков ЕС, включая президента Франции Шарля де Голля. После распада СССР, когда Россия и другие бывшие советские республики приняли демократические европейские ценности и взяли курс на стратегическое партнерство с ЕС, казалось, что Европа от Лиссабона до Владивостока может стать реальностью. Однако практически сразу между двумя частями Европы начал накапливаться конфликтный потенциал, а после большого расширения ЕС 2004 года восточно-европейские неофиты сделали всё, от них зависящее, чтобы проект «Большой Европы» был предан забвению окончательно.
«Да, вся Европа от Атлантики до Урала будет решать судьбы мира!», — заявил в своей исторической речи 1959 года в Страсбурге президент Франции Шарль де Голль. Этот лозунг, неоднократно повторявшийся с тех пор основателям Пятой республики, стал новым словом в международных отношениях. До того основой основ мировой политики была «холодная война»: противостояние двух военно-политических и идеологических блоков — советского социалистического и западного капиталистического. Де Голль же выступил против всех аксиом международных отношений того времени.
Во-первых, президент Франции поставил под сомнение единство западного мира, выступая в том числе и перед избирателями против «англосаксонского НАТО», которое является не столько защитой от «красной угрозы», сколько инструментом доминирования США в Европе, которое идет вразрез с национальными интересами европейских государств.
Во-вторых, де Голль выступил с фантастической для того времени инициативой союза Франции и Германии, бывшей вдвойне фантастической в устах человека, воевавшего против Германии в двух мировых войнах. Но генерал был тверд в своей убежденности, что только преодоление застарелой вражды крупнейших европейских стран может обеспечить вечный мир в Европе, поэтому две главные континентальные державы должны объединиться ради недопущения новой большой войны на континенте — гарантией европейской безопасности является их стратегическое партнерство, а вовсе не НАТО или Вашингтон с Лондоном.
В-третьих, стремление к вечному миру на континенте логически приводит к концепции «общего европейского дома» — Европы от Атлантики до Урала, в которой Россия является третьим неотъемлемым гарантом европейской безопасности.
В-четвертых, для де Голля, его единомышленников и последователей никогда не существовало Советского Союза — будучи убежденным правым консерватором и антикоммунистом, президент Франции всегда говорил об «извечной России», у которой могут меняться названия, вожди и идеологии, но которая была, есть и будет, поэтому национальные интересы Франции, равно как и общие интересы всей Европы, состоят в том, чтобы создавать с Россией общее интеграционное пространство.
Артикулированные Шарлем де Голлем концепции западноевропейской политической мысли первых послевоенных десятилетий стали идейной основой начала процесса европейской интеграции, закончившегося созданием Европейского союза. Они же стали реальной причиной «разрядки» в холодной войне, вершиной которой стал Хельсинкский Акт 1975 года, установивший фундаментальными нормами международных отношений принципы неприменения силы, невмешательства во внутренние дела, нерушимости границ и соблюдения прав человека.
При этом постепенное сближение стран Западной Европы с Москвой неизменно вызывало раздражение и сопротивление Соединенных Штатов и их европейских союзников: «ястребы холодной войны» десятилетиями отстаивали недопустимость прагматического взаимовыгодного сотрудничества с «империей зла», якобы грозящей всему Свободному миру и исповедующей такую «античеловеческую» идеологию, как коммунизм.
Объектами наибольшей критики Вашингтона были «восточная политика Брандта» — курс канцлера ФРГ Вилли Брандта на нормализацию отношений Западной Германии с ГДР, Советским Союзом и Польшей, а также создание единого энергетического пространства Европы, когда были построены нефте- и газотранспортные системы обеспечения Западной Европы советскими энергоресурсами. Всё это стремление к европейскому единству на экономической основе 70–80-х годов и приближению стран социалистического блока во главе с Советским Союзом к Западу с помощью «конвергенции систем» неоконсервативными «ястребами» презрительно именовалось «финляндизацией».
Что касается самого Советского Союза, то в его внешней политике с середины 60-х годов и до перестройки господствовала концепция «мирного сосуществования систем». Идея «общего европейского дома» начала активно использоваться только после прихода к власти М. Горбачева: практически она стала одним из идеологических обоснований капитулянтской внешней политики Горбачева и Шеварнадзе 1987–1991 годов, когда произошел фактический отказ от примата национальных интересов СССР и все стратегические позиции Союза в Европе за несколько лет были сданы во имя следования нескольким международно-политическим ценностям, среди которых была и «Большая Европа».
При этом в ключевых странах Запада в период перестройки у власти находились как раз «ястребы»-неоконсерваторы, исходившие из примата национальных интересов в международных отношениях, считавшие Советский Союз «империей зла», иметь дело с которой можно только для ее ослабления и уничтожения, а к «Большой Европе» относившиеся в лучшем случае как к удобному пропагандистскому фантому. Поэтому каждая уступка со стороны Горбачева — роспуск Организации Варшавского договора, объединение Германии и прочее — рассматривалась ими как очередное поражение Советского Союза и их победа в «холодной войне».
Самый большой удар по концепции «Большой Европы» был нанесен травмой, полученной российским обществом от драматического несоответствия ожиданий от Запада в последние годы СССР, когда Москва непрестанно шла на сдачу своих позиций, компромиссы и уступки, и позиции Запада, воспринявшего политику Кремля как свою победу в «холодной войне» и отказавшегося от всех обещаний, данных в свое время Горбачеву.
Формирование единого пространства от Лиссабона до Владивостока было поставлено под удар именно тогда, когда отпали все идеологические обоснования невозможности «Большой Европы». Занявшая место СССР Российская Федерация стала демократической страной с ультралиберальным правящим режимом, безоговорочно принявшей все ценностные основы Европы конца ХХ века. Интеграция в Западный мир, полное сливание с ним в единое ценное были подлинной национальной идеей ельцинской России, а создание общего пространства с Евросоюзом (вплоть до вхождения в состав ЕС) объявлялись безусловным стратегическим приоритетом.
Однако уже в середине 90-х годов начинается разочарование российского общества и политического класса в европейских и американских «лучших друзьях». Поворотным моментом здесь можно считать расширение НАТО на восток, решение о котором было принято в 1995 году. В конце 80-х – начале 90-х годов советскому и российскому руководству были даны устные обещания, что вышедшие из ОВД социалистические страны в НАТО приниматься не будет — именно под эти обещания СССР сдал все свои позиции в Центральной и Восточной Европе. Теперь же Североатлантический Альянс решил принять в свои ряды не только Польшу, Венгрию, Чехию, но и страны Прибалтики, попутно ведя переговоры о членстве с Молдавией и Украиной.
Учитывая, что после окончания холодной войны, роспуска ОВД и превращения России в часть Запада в принципе отпал смысл в существовании НАТО и стало неясно, зачем нужен этот блок и против кого он направлен, расширение НАТО на восток выглядело как возрождение «санитарного кордона», призванного разделить Россию и Европу.
Сами бывшие страны Варшавского договора и, в еще большей степени, прибалтийские республики давали все основания думать, что именно так оно и есть. Ставшие в конце 80-х годов мейнстримом антисоветские настроения в этих странах плавно переросли в антироссийские, Россия была объявлена вечной угрозой, а к власти пришли люди, одержимые параноидальными фобиями в отношении Москвы. Соглашения об ассоциации постсоциалистических стран с ЕС разрывали их старые связи с Востоком, а принятие этих стран в НАТО в условиях органической русофобии новых восточно-европейских элит означало именно возникновение «санитарного кордона».
При этом Россия даже в 2000-е годы не отказывалась от сближения с Западом — новый президент страны Владимир Путин в 2000 году допустил возможное вступление России в НАТО. «Почему нет? Я не исключаю такой возможности — в том случае, если с интересами России будут считаться, если она будет полноправным партнером», — заявил тогда Путин.
Однако это заявление российского лидера было в конечном счете проигнорировано: членство России в НАТО резко изменило бы баланс сил и подорвало доминирование американцев в Североатлантическом Альянсе, поэтому ни о каком отношении к «проигравшим холодную войну» как к равноправным партнерам не могло быть и речи.
После же того, как в НАТО — а с ним и в Евросоюз — в 2004 году вступили 10 постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы, уже превращенных к тому времени Соединенными Штатами в разделяющую Европу «буферную зону», ни о какой «Большой Европе» от Лиссабона до Владивостока уже окончательно не могло быть и речи.
