Эстонский президент Керсти Кальюлайд дала большое интервью радиостанции «Эхо Москвы». Общаясь через переводчика на английском языке, Кальюлайд затронула множество тем от Договора о границе до неграждан. Опыт общения президента с крупным российским СМИ прокомментировал президент Российской ассоциации прибалтийских исследований, доктор экономических наук, профессор СПбГУ Николай МЕЖЕВИЧ:
— Николай Маратович, какое впечатление произвела недавняя беседа президента Эстонии Керсти Кальюлайд с главредом «Эха Москвы» Алексеем Венедиктовым?
— Хочется отметить, что, критикуя Россию, госпожа Кальюлайд придерживалась традиционных дипломатических норм. Почему это важно? Предшественник Кальюлайд Тоомас Хендрик Ильвес соответственных норм не придерживался. Его выступления очень часто приобретали характер выступлений пропагандиста с радио «Свободная Европа», где Ильвес работал в 1980‑х годах, а не чиновника высшего ранга. Его манера создавала дополнительный негативный фон для отношений России и Эстонии.
Напротив, Кальюлайд не развивала конфронтацию там, где это было возможно. Она заявила о традиционных позициях Эстонии в вопросах НАТО, Крыма, в оценке степени эстонского суверенитета и так далее.
Но сделала это она достаточно корректно, особенно по сравнению с недавней риторикой министра иностранных дел Эстонии Свена Миксера, министров обороны, юстиции и прочих чинов.
Избранный президент Эстонии Керсти Кальюлайд и бывший президент Тоомас Хендрик Ильвес во время церемонии инаугурации
Выступление Кальюлайд — очень осторожное, но всё-таки новое слово в политической повестке Эстонской Республики.
— На Ваш взгляд, стиль Кальюлайд повлияет на атмосферу двусторонних отношений, особенно на фоне того же Миксера, который на прошлой неделе в ряде интервью высказывался о России крайне негативно?
— Это очень важный вопрос. Когда независимая Эстония формировалась в начале 1990‑х годов, периодически происходила смена политических настроений: оптимизм в двусторонних отношениях менялся на пессимизм и наоборот. Позже, с середины 2000‑х годов, настроения в отношении России стали носить устойчиво негативный характер. В этом смысле, с одной стороны, я надеюсь на перемены, с другой — надежды пока ничем особенно не подкреплены.
— Оценивая внешние угрозы, президент сказала, что Россия пытается переосмыслить архитектуру международной безопасности, основанную на либеральных ценностях.
— Очевидно, что госпожа президент — искренний сторонник либеральных ценностей, о которых она упоминала. Поэтому она не представляет мир и глобальное управление вне этих ценностей. В то же время в совсем другой ценностной системе координат живут арабский мир, Китай, Индия, Россия, Латинская Америка. Таким образом, порядка ¾ мира живут в ином экономическом, политическом и идеологическом измерениях.
Более того, статус-кво в Европе изменился отнюдь не после присоединения Крыма. События стали менять его гораздо раньше: после распада Югославии, дестабилизации Ближнего Востока и Северной Африки. Крым уже состоялся тогда, как не существовало и прежнего международного права. Милитаризация мировой политики тоже началась задолго до Крыма. В том числе милитаризация и тяготение к НАТО в странах Прибалтики.
Крым стал удобным поводом — именно поводом, а не причиной — для того, чтобы развернуть мощнейшую антироссийскую кампанию и заявить о своих исторических фобиях.
— Кальюлайд заверила, что Эстония готова ратифицировать Договор о границе, но мяч сейчас — у российской стороны. Что мешает ратификации?
— При подготовке Договора о границе я выступал экспертом с российской стороны. Так называемый «новый» договор, о котором идет речь сейчас, — политический документ. В основе политического документа лежит технический договор, в котором конкретно определена линия прохождения границы по морю, суше, рекам, озерам и водохранилищу. Это акт о разграничении пространств. Технический договор был составлен в конце 1997 года.
Потом уже началась «политика»: попытка эстонской стороны вставить в преамбулу согласованного договора ссылку на Тартуский мир 1920 года вернула процесс ратификации к началу. Сейчас процесс ратификации идет по второму кругу. Договоры о границе или о мире обладают особым статусом, являются наиболее важными и значимыми документами. Это эпохальные вещи. Россия со своей стороны внимательно смотрит на договор о границе и понимает, что факт его ратификации — знак состояния российско-эстонских отношений.
Не может быть одновременно антироссийских выступлений главы МИД Эстонии и пожиманий рук и взаимных поздравлений по случаю ратификации договора. Так не бывает.
Глава МИД Эстонии Свен Миксер
— Говоря о правах человека, Кальюлайд отметила, что вопрос гражданства — не главное. И добавила, что жители Эстонии давно выбрали то гражданство, которое было им удобнее. Можно ли с этим согласиться?
— Свобода передвижения, о которой упомянула госпожа президент, — факт и норма. Неграждане обладают определенной свободой передвижения — тоже факт. Но серый паспорт — это не их выбор. Об этом президент как раз не сказала. Равно как российский красный паспорт — не их выбор. Российский паспорт люди взяли просто для того, чтобы остаться с каким-либо гражданством. Ведь их лишили синего паспорта граждан Эстонской Республики. Их выключили из экономической и политической жизни, за исключением налогообложения. В итоге одни остались с серыми паспортами, другие пошли в консульство в Нарве и получили российское гражданство.
Это не совсем добровольное действие. Это реакция на преследование со стороны государства, на процессы конца 1980‑х и начала 1990‑х годов, когда сотни тысяч людей лишили гражданства несмотря на то, что многие родились в Эстонии. Они могли выучить язык и Конституцию, принести присягу, но лишение гражданства — преступление, а вовсе не свободный выбор.
Почти никто не отказывался от эстонского гражданства в 1991 году. Людей его лишали. В этом была суть государственной конструкции Эстонской Республики.
— Президент утверждала, будто многих русскоязычных жителей советские власти переселяли в Эстонию насильно. Это соответствует действительности?
— Насильственные переселения в Советском Союзе были, отрицать их глупо. Но в Эстонию никого насильно не переселяли. Было несколько переселенческих потоков — оргнаборы. Например, когда в маленький, разрушенный в войну псковский городок приезжают выборщики и предлагают поехать в Нарву. Молодым женщинам — пойти на работу в Кренгольмскую мануфактуру, мужчинам — отстраивать послевоенную Нарву. Люди сравнивали зарплату и условия жизни на фоне начисто сожженной Псковщины и ехали. Разве это насильственное переселение?
Или представим, что человек работает инженером по наладке энергетического оборудования в Улан-Удэ. Он откажется переехать в Нарву, Силламяэ, Кохтла-Ярве? Конечно, нет.
Переезд в советскую Прибалтику воспринимался как переезд в более комфортные условия. Это факт. Я много писал о том, что по уровню жизни советские Литва, Латвия и Эстония были впереди других союзных республик.
Отрицать это тоже некорректно и попросту неверно с экономической точки зрения.
